86 
Холодов потер глаза:
— Мне бы тоже домой хотелось. Для меня Питер важнее, чем какая-то Мерое. Я, конечно, никогда не забуду эту страну, но я привык жить по соседству с тайнами. А ты, Ника?
— Ни слова больше об этой проклятой Мерое, — прошептала Вероника, закрывая лицо руками. Алексей еще раз кинул взгляд на далекие Лунные горы. Он прощался. Прощался с удивительным городом, с Пашкой, оставшимся в сказке, с Сикиникой. Он знал, что никогда больше не увидит этих мест.
— Поехали. Ночь светлая, доберемся.
— Так что мы расскажем людям? — заволновался Филиппс.
— Что-нибудь расскажем! — отмахнулся от него Алексей. — Какую-нибудь завиралку про террористов, что взяли нас в заложники, в рабство, а потом поняли всю бессмысленность нашего задержания. Договоримся по дороге, о чем врать-то…
Через час они собрались в путь. На рассвете добрались до первого поселения. Филиппе сидел за рулем и весело напевал какую-то английскую песенку.
Холодов сидел рядом с ним. Сидел грустный, с окаменевшим лицом. «Только не оглядывайся, — просил он, умолял самого себя. — Холодов, только не оборачивайся, пожалуйста… Нет никакой Мерое.
Вырви ее из своего сердца. Черт побери, Холодов, вырежи ее как аппендицит! Как частичку души…»
Стояла ясная, звездная ночь. Тихая-тихая. И царица-богиня Сикиника сказала своему сыну:
— Сейчас он уедет от нас в свой мир и никогда больше не вернется, Мин-Ра. Никогда! Знаешь ли ты, что это значит: никогда?
— Да, мамочка, знаю. Никогда — это как смерть…
Они сидели рядышком у окна и смотрели на звезды. Сидели, крепко обнявшись, мальчик затих, прижавшись белокурой головенкой к плечу матери…
— А тот, второй, высокий и добрый остался с нами, да? — внезапно спросил он.
— Да, он остался с нами.
— Навсегда? — улыбнулся мальчик.
— Да…
— Навсегда — это тоже как смерть, да, мама? Богиня плакала…
Кто разверзнет уста и расскажет о нас, да будет проклят! Забудьте нас… Только не забывайте нас…
Над вершиной пирамиды просыпалось новое утро. Савельев в новом необычном и немного неудобном одеянии сидел рядом с Домбоно и вслушивался в пение верховного жреца:
— Ты величаво встаешь над краем небес, о живой Атон! Ты тот, с кого начинается все живое. Когда ты сияешь с восточного горизонта, ты наполняешь всю землю своей красотой. Ты прекрасный, великий и блестящий, ты высоко поднимаешься над землями, которые создал, обнимая их своими лучами, крепко держа их для своего любимого сына. Хотя ты далек, но лучи твои трогают землю; хоть ты в людских глазах, но следы твои незримы…
86 
