8.19

Сегодня в коридоре возился не электрик, а обойщик. Вчера, возвращаясь от государя, генерал Дубовский пошатнулся и зацепил пуговицей обивку. Невообразимо, чтобы в вагоне Особого Железнодорожного Отряда из стены торчал кусок ткани. Мастеровой человек с рассвета был занят тем, что менял целую панель. Хоть и торопился, но было ясно, что еле-еле поспеет до отправления.

К пятому купе подошел камер-лакей. Его уже целую минуту вызывали звонком.

— Дозволите войти, господин барон?

Хмурый господин в бархатной куртке, блеснув стеклышками пенсне, протянул папку.

— Опять заставляешь ждать, Федор? Вот, нынче семь телеграмм.

— Полчаса еще, сударь. Даже больше. Успею-с.

Обойщик цепким взглядом проводил лакея. Подождал, пока за бароном закроется дверь. Побежал докладывать.

8.26

Телеграфов на вокзале было целых три: гражданский — для обычной публики, армейский и еще особый, исключительно для нужд свиты его величества.

Камер-лакей, важный в своей расшитой позументами ливрее, проследовал в отдельное помещение, где чиновник военно-почтового ведомства принял от него депеши, зарегистрировав их под номерами в книгу, но отнюдь не распечатывая. Все сообщения из ОЖО считались закрытыми. Их содержание мог знать лишь дежурный телеграфист, помещавшийся в режимной комнате, у того был секретный допуск.

— Вот, Степан Иваныч, — объяснил Федор, — эта стопочка от барона Штернберга, эта вот депеша от его превосходительства генерала Дубовского, и еще телеграммка от фрейлины Одинцовой.

— Всего, стало быть, девять, Федор Гаврилыч? Обождите. Сейчас передам на пункт и принесу квиточки.

Такой был порядок: за каждую депешу, принятую к отправке, телеграфист выдавал номерную квитанцию.

8.36

Как только чиновник из приемного отдела ушел, забрав у секретного телеграфиста квитанции, из-за шторы вышли два офицера, полковник и поручик.

— Дайте-ка.

Жадно стали перебирать телеграммы.

— В министерство, в министерство, в Царское, в министерство, обер-гофмаршалу, — бормотал Назимов. — Ага, две частных. Это, между прочим, противоречит правилам. Телеграммы личного характера положено отправлять с обычного телеграфа. Но многие, конечно, пренебрегают. Дубовский вон тоже какую-то даму с днем ангела поздравляет.

— Черт с ним, с Дубовским, — непочтительно пробормотал поручик. — Позвольте, Георгий Ардалионович…

Однако Назимов не позволил. Желал прочитать сам.

— В Ревель, какому-то господину Брауде: «Встреча откладывается тчк Отпуск обещают не раньше Рождества. Штернберг». Вторая в Москву, некоему Липицкому: «Прежние указания отменяю тчк Ситуация изменилась». Вам, Алексей Парисович, которая больше нравится?

— Обе. Нужно срочно сообщить в ревельское и московское жандармские управления. Взять получателей в немедленную разработку. Кто-то из них должен переслать сообщение ударной группе. Скорее всего Липицкий — ему до востребования, а значит, он наверняка уже ждет на телеграфе.

— Отлично. Как считаете, Штернберга уже можно брать?

— Давайте дождемся ответа на запрос из Петрограда. Вольноопределяющийся, не было на имя господина полковника срочной депеши из Охранного?

— Пришла бы — сразу бы сообщил. Разве я не понимаю? — с достоинством ответил телеграфист.

— Ничего. До отъезда не поступит, догонит нас на сортировочной. — Назимов поглядел на часы. — Раз в Петрограде тянут, значит, что-то зацепили.

8.37

Покончив с казенным делом, Федор Гаврилович и Степан Иванович, давние знакомые, позволили себе немного поболтать.

— Отбываете? — спросил почтовый.

— Едем. На фронт.

— Ну, храни Господь.

Федор перекрестился, полез в карман ливреи.

— У меня, Степан Иваныч, еще просьбочка будет, очень обяжете. Не поспею я на обычный телеграф, а очень нужно поздравленьице отправить. Вот-с. — Он положил на стойку листок. — У брата старшего день рождения. Не откажете?

— Как можно.

Чиновник взял бумажку.

— Только мне побыстрее бы. Очень хочется братца с утра пораньше обрадовать.

  69