очень нудно 
65 
Сюрприз!
Неожиданно для подпоручика бывшая неприступная дева сама подалась к нему, жарко задышала, приоткрыла сочные губы.
Когда он замешкался, глухо прошептала: «Ну что же ты?»
Хлестаков, которого изображал Алеша, в такой ситуации мог повести себя одним-единственным образом. Поступить иначе значило провалить дело.
Проклиная все на свете: свою легенду, чертову шпионку с ее дешевыми капканами, службу в контрразведке, он поднял соблазнительницу на руки и обреченно понес в соседнюю комнату. Дверь, будто нечаянно, была приоткрыта и виднелась кровать.
К досаде прибавилась еще и паника. Какой может быть любовный пыл в подобном расположении духа? А если примитивный армейский бабник вдруг окажется неспособен к любовным утехам, это сразу выдаст его внутреннее напряжение, притворство, фальшь.
Только зря Алеша беспокоился. Он так давно не обнимал женское тело, а безмолвная русалка была так покорна, так хороша собой, что ни малейших затруднений не возникло. Совсем наоборот: в определенный момент пришлось до крови прикусить губу, чтобы напомнить себе – это не любовь, это служба. Он нарочно заставил себя думать о другой шпионке, столь же привлекательной, которая однажды разбила ему сердце. Думал пробудить в себе ненависть к притворщице Мавке, но вместо этого испытал еще более острое желание.
Учительница исполняла свою роль ничуть не хуже. Должно быть, имела изрядный опыт в постельном лицедействе.
И все-таки, несмотря на злые мысли и неотступную настороженность, это было чудесно. Как будто исчезли война, смерть, измена, ложь. Таково мистическое свойство самого естественного из человеческих занятий.
После страсти она, конечно, изобразила разнеженность, стала приставать с расспросами – чего и следовало ожидать.
Он тоже играл сладкую расслабленность. Сам мысленно повторял: гадость, какая гадость.
Будто насильно себя уговаривал.
Далила и Самсон
Никогда себе этого не прощу, думала Мавка, а сама содрогалась от отвращения. Не к тому, что произошло – к себе.
Это было ужасно. Она готовилась вытерпеть унижение, боль, прилив тошноты. Вначале всё так и шло. Но потом…
Она ощущала себя предательницей. Но обманывать саму себя было не в ее правилах.
Следовало смотреть правде в глаза. Ей понравилось то, что произошло. Больше, чем понравилось.
Возможно, во время этого она забыла об Опанасе потому, что с другим мужчиной получилось совсем-совсем по-иному. Она думала, что они все непременно рвут, кусают, бросают короткие приказы. А оказывается, вовсе не обязательно. Что если мужчины в постели вообще все разные?
О, теперь она была опытной женщиной. Два с половиной любовника (за половинку она посчитала прапорщика Васю) – это вам не один.
– Ты всегда такой с женщинами? – спросила она.
– Какой «такой»?
– Ну, такой… Нежный.
Он поглядел на нее с недоумением. Улыбнулся.
Что за чушь я несу, спохватилась Мавка. Разве о том надо?
– Ты теперь стал большой начальник, да?
– Ты даже себе не представляешь, насколько большой, – с готовностью ответил подпоручик. – Начальство наконец признало, что Романов на многое способен. Если б я мог тебе рассказать, ты бы ахнула. Не имею права. Но скоро ты всё узнаешь. Я, может, буду считаться исторической фигурой. Когда ты меня трогаешь, – он положил ее руку на себя, – можешь считать, что прикасаешься к истории.
И захихикал, как бы довольный своим остроумием.
Чем больше он болтал, тем быстрее приходила в себя Мавка. Вот теперь ей сделалось по-настоящему тошно.
Я развратная, я гнусная, думала она. Как я могла с этим пошляком, с этим ничтожеством так забыться! С москальской тварью, с самодовольной скотиной! Завтра будет офицерам в штабе хвастать, как хохлушечка под него сама подстелилась.
И захлестнула Мавку такая жгучая ненависть, что она выпрыгнула из кровати и кинулась к божнице.
– Ты куда?
– Нагрешила я. Хочу лампадку зажечь…
Трясущимися пальцами поднесла спичку к красной стеклянной чашечке.
Губы беззвучно шептали: «Здохни, зникни!»
Это был не секундный порыв. Обернувшись, она поглядела на оскорбителя холодным, брезгливым взглядом. Как на придорожную падаль.
Мужчина этот смертельно перед нею виноват. За смертельную вину расплата одна – смерть.
О Деле в эту минуту она не думала.
65 
