Последние отзывы

  92  

Ты тащишь трос за собой, постепенно обматывая его вокруг дерева. Чем ближе к верхушке, тем короче трос. Заодно одной рукой обрубаешь мелкие сучья – шмяк, шмяк, шмяк. На верхушках елей больших сучьев немного, так что приходится со всем снаряжением держаться за мелкие ветки, а не удержишься – прощай, братишка, – сыграешь в ящик. Еще очень важно не перерубить трос. А такое случается. Например, Перси Уильяме, муж одной из кузин Генри, здорово повредил себе ноги. Поневоле станешь внимательным. А еще сучки. Плохо вобьешь шип – и двадцать футов вниз, обдирая шкуру на брюхе, бедрах и груди, – так что, добравшись до земли, уже будешь как очищенная морковка. И еще – знаешь, Малыш? – Чертовски страшно. Говорят, самый высокий рангоут – первый. Чушь! Каждый следующий кажется еще выше. А этот сукин сын вообще казался в сорок тысяч футов.

(И представляешь? Он смотрит на меня пустыми глазами из-за этих очков, и я понимаю, что он не имеет ни малейшего представления о том, насколько это высоко. И что мне никогда не удастся ему это объяснить. И тогда это уже становится не пустым времяпрепровождением: мне по-настоящему начинает хотеться объяснить ему, чтоб он понял, черт побери, чтоб оценил! Даже если для этого придется вмазать ему, как тому парню в Рокки-Форде. Поэтому я повторяю: «Сорок тысяч футов!» И он снова кивает мне.) Ли не может понять, почему Хэнк не говорит о его работе. (Меня этот кивок ни в чем не убеждает, и я продолжаю настаивать: «Сорок тысяч футов!» На этот раз он кивает иначе, словно до него дошло, и я продолжаю дальше…)

Как бы там ни было… ты добираешься до места, где ствол восемнадцать дюймов в обхвате, и тут начинается качка. Чувствуешь ветер? Внизу почти не замечаешь, да? Но наверху тебя мотает как пьяного. Тут делаешь пару свободных петель, закрепляешься и начинаешь работать пилой: вжик-вжик, вжик-вжик… пока не понимаешь, что вершина готова обломиться… Тогда тянешь на себя – кггг-кггг-кггг. О'кей, не знаю, поймешь ли ты, но когда эти тридцать футов верхушки над твоей головой начинают подаваться и падать, они увлекают за собой все дерево… отклоняют его, о черт, не знаю, ну градусов на пятнадцать от вертикального положения, но тебе кажется, что оно наклоняется к самой земле! А когда наконец верхушка отрывается – бац! – ты летишь обратно. И это дерево мотает тебя, как футбольный мячик. (Но я чувствовал, что он все еще не врубается, не понимает, что приходится испытать, крепя такелаж к дереву…)

В паузе Ли пытается встрять, начиная что-то говорить о своих ощущениях от сегодняшнего утра: «Мне бы этого ветерка немножко здесь, внизу… Смотри. – Он оттягивает на груди свою мокрую от пота рубаху. – Кто бы мог подумать, что в бедном йелъском студенте столько соков, а? Господи! Ну и задал же мне жару парень на том конце». И с надеждой бросает взгляд на брата…

(И я спрашивал себя: как же ему объяснить? как ему дать хоть какое-то представление? как мне его вытащить из этого тумана без рукоприкладства?) Видя, что Хэнк не отвечает, Ли задирает штанину и показывает опухоль, вздувшуюся как синее яйцо. Он дотрагивается до нее пальцем, и лицо его искривляется в гримасе. «Как раз после того, как я заработал этот подарочек, я чуть было не сломался, решил, что все равно я ничтожество и надо бросать все это, все равно мне не угнаться. «Ты же уже сломал себе ногу, – сказал я себе. – Ты что, готов и хребет себе переломать, только чтобы обогнать того парня? « Ойййй! – Он дует на рану. – Ой-ой-ой, хорошего цвета она будет к вечеру… Видишь? « – «Что? « – «Вот это…»

Хэнк с загадочной улыбкой рассматривает рану и молчит; пока Ли исследует свою ногу, снова начинает кричать сойка, отвлекая внимание… К концу первой половины дня я и вправду начал гордиться своей выносливостью и надеялся, что брат Хэнк хоть немножко похвалит меня. Внезапно Хэнк вскидывает голову и щелкает пальцами. (И тут я понял…) «Вот! Сейчас я тебе покажу, что я имею в виду, Малыш. Смотри. (Я протягиваю вперед обе руки. Как всегда после лазания, я разодран до мяса, кровища, суставы все вспухли – в общем, как два куска сырой говядины.) Видишь? Вот это я и имел в виду: я уже до середины влез на эту сучью елку, когда вспомнил – я же без рукавиц! До середины. Понимаешь, о чем я?»

Ли опускает штанину и смотрит на протянутые руки. Тошнота, которая нахлынула на него сразу после свистка на ленч, снова поднимается от полного желудка, но он с усилием загоняет ее обратно. Вместо похвалы я получаю разнос за все, что дополнительно пришлось сделать Хэнку, пока я осваивался… «Понимаешь, о чем я, Малыш?» – Хэнк снова повторяет свой вопрос, и Ли заставляет себя взглянуть ему в глаза. «Да, кажется, я понимаю, о чем ты», – отвечает он, изо всех сил стараясь сдержать жжение в носу и горле, чтобы оно не проявилось в голосе.

  92