очень нудно 
76 
— Что же?
— Стала я молитву Оптинским старцам шептать…
— Вы мне объясните потом, что это за молитва?
— Объясню потом, объясню. И чувствую, ушло! Ушло это темное, что подступало… Стук-стук, вроде как копытца, и удалилось.
— Может, каблуки?
— Нет, вроде как копытца! — убежденно проговорила Ефимия. — А тут послушница вдруг вернулась, та, что передо мной читала псалмы, — забыла она что-то. Ну, мне уж совсем не страшно стало.
— Давно это было? — спросила Аня.
— Да вот почти на днях, — прошептала ей на ухо Ефимия. — Вы уж, кажется, тут были.
— А когда ваша очередь опять ночью читать псалмы? — спросила Аня.
Ефимия подумала, пошептала, позагибала пальцы.
— Через четыре дня, — объяснила она Светловой.
Сама Светлова жила в монастыре Федора Стратилата уже почти три дня…
Правда, на особом положении, жила здесь Аня в гостинице, за стенами монастыря. Прямо впритык к этим стенам гостиница примыкала, но все-таки — за ними. В монастыре же все это время Светлова была на положении гостьи.
Анна привезла пожертвование и была хорошо принята самой игуменьей.
Сумму эту передавал монастырю фонд Дубовикова. Светлова, правда, еще не согласовала этот широкий жест с капитаном, но ей казалось, что капитан готов к благотворительности и пожертвованию.
А поужинать в монастырской трапезной Анна напросилась особо…
Сначала поужинала… А потом, вычислив, что посуду со столов после ужина убирает Ефимия — ради которой, как выяснилось, Светлова сюда и приехала!
— Аня стала ей помогать.
Ефимия — пожилая невысокая послушница в темном платке и оказалась той самой женщиной с пленки орнитолога Комарова.
— А ваша матушка-настоятельница, говорят, очень строгая! — перевела разговор Аня на другую тему, забирая из рук у послушницы Ефимии стопку тарелок.
— О, она очень влиятельная! — оживилась словоохотливая Ефимия. — Говорят, самого архимандрита Платона за Можай… то бишь в Аргентину… отправила!
— Как это?
— Ну он, видишь, был — как это у вас миру называется? — нашим непосредственным начальством. И всегда очень нас опекал. Ну, в общем, оказывал нашему монастырю серьезную материальную помощь. Особый у нас был приоритет, так сказать… Денег-то, чтобы поднять обитель нужно, ой-ей-ей, сколько! Матушка постоянно к нему с прошениями на прием ездила. И вот как-то раз Платон в окошко выглядывает, а наша матушка в это время на «Мерседесе» к резиденции его подкатывает…
А потом вошла к нему в покои и снова за свое — с прошением: мол, очень нужна монастырю материальная помощь!
А он ей и говорит:
— Я думал, ты босая, с клюкой или посохом придешь, а ты вона как. — Благочинный кивнул на окошко, под которым был припаркован «Мерседес». — На вороных подкатила! Да какая же тебе нужна помощь?
— И что дальше?
— И отказал он ей в помощи, в денежных, так сказать, дотациях.
— И что же?
— Ну и все!
— Что — все?
— Не прошло и недели, как ему назначение — в Аргентину!
— А что — это плохо?
— А что — хорошо? Считай, как ссылка. Там и церковь наша православная, наверное, всего одна… Там же эти живут… как их? Аргентинцы!
— И что же дальше?
— А так там до сих пор и служит. Не возвращают… Наказание ему такое, значит. За то, что против нашей матушки пошел, лишил привилегий. Потому что связи у нашей матушки и влияние там, — Валентина Петровна закатила глаза, — наверху, самые, что ни на есть, серьезные!
— Надо же, какая история… — подивилась Светлова, попавшая неожиданно для самой себя в мир новый и незнакомый, но в котором, как выяснилось, не так уж все и отличалось от того мира, в котором жила она.
— А нам Платона, ой, как жаль, — заметила Ефимия. — Хороший был человек.
И хотя злоключения Платона были, без сомнения, захватывающей темой, Анна постаралась все-таки — уборка посуды подходила к концу! — снова переключиться на более волнующие темы. Например, Ане хотелось понять, как женщина, которая убирает сейчас вместе с ней посуду со столов в трапезной монастыря Федора Стратилата, очутилась в гостях на даче в Катове?
Но узнать это оказалось непросто. Несмотря на свою словоохотливость и даже как бы очевидную природную болтливость и способность откровенничать с чужим, едва знакомым, человеком, Ефимия упорно уклонялась от любых попыток Светловой коснуться ее собственной жизни, что подтверждало ее монастырскую репутацию «женщина ума палата».
76 
