280 
– Это потому, что, как вы сами говорите, я была тут и мое присутствие делало вас пристрастным.
– Нет… но скажите мне… я спрашиваю просто из любопытства, которое объясняется моим мнением о мадемуазель Данглар…
– И, наверное, несправедливым мнением, хоть я и не знаю, о чем идет речь. Когда вы судите нас, бедных женщин, нам не приходится рассчитывать на снисхождение.
– Можно подумать, что, когда вы говорите между собою, вы очень справедливы друг к другу!
– Это оттого, что наши суждения почти всегда бывают пристрастны. Но что вы хотели спросить?
– Разве мадемуазель Данглар кого-нибудь любит, что не хочет выходить замуж за господина де Морсера?
– Максимилиан, я уже вам сказала, что Эжени мне вовсе не подруга.
– Да ведь и не будучи подругами, девушки поверяют друг другу свои тайны, – сказал Моррель. – Сознайтесь, что вы расспрашивали ее об этом. А, я вижу, вы улыбаетесь!
– Видимо, вам не очень мешает эта деревянная перегородка?
– Так что же она вам сказала?
– Сказала, что никого не любит, – отвечала Валентина, – что с ужасом думает о замужестве; что ей больше всего хотелось бы вести жизнь свободную и независимую и что она почти желает, чтобы ее отец разорился, тогда она сможет стать артисткой, как ее приятельница Луиза д’Армильи.
– Вот видите!
– Что же это доказывает? – спросила Валентина.
– Ничего, – улыбаясь, ответил Максимилиан.
– Так почему же вы улыбаетесь?
– Вот видите, – сказал Максимилиан, – вы тоже смотрите сюда.
– Хотите, я отойду?
– Нет, нет! Но поговорим о вас.
– Да, вы правы: нам осталось только десять минут.
– Это ужасно! – горестно воскликнул Максимилиан.
– Да, вы правы, я плохой друг, – с грустью сказала Валентина. – Какую жизнь вы из-за меня ведете, бедный Максимилиан, а ведь вы созданы для счастья! Поверьте, я горько упрекаю себя за это.
– Не все ли равно, Валентина: ведь в этом мое счастье! Ведь это вечное ожидание искупают пять минут, проведенных с вами, два слова, слетевшие с ваших уст. Я глубоко убежден, что бог не мог создать два столь созвучных сердца и не мог соединить их столь чудесным образом только для того, чтобы их разлучить.
– Благодарю, Максимилиан. Продолжайте надеяться за нас обоих, что делает меня почти счастливой.
– Что у вас опять случилось, Валентина, почему вы должны так скоро уйти?
– Не знаю; госпожа де Вильфор просила меня зайти к ней; она хочет сообщить мне что-то, от чего, как она говорит, зависит часть моего состояния. Боже мой, я слишком богата, пусть возьмут себе мое состояние, пусть оставят мне только покой и свободу, – вы меня будете любить и бедной, правда, Моррель?
– Я всегда буду любить вас! Что мне бедность или богатство, лишь бы моя Валентина была со мной и я был уверен, что никто не может ее у меня отнять! Но скажите, это сообщение не может относиться к вашему замужеству?
– Не думаю.
– Послушайте, Валентина, и не пугайтесь, потому что, пока я жив, я не буду принадлежать другой.
– Вы думаете, это меня успокаивает, Максимилиан?
– Простите! Вы правы, я сказал нехорошо. Да, так я хотел сказать вам, что я на днях встретил Морсера.
– Да?
– Вы знаете, что Франц его друг?
– Да, так что же?
– Он получил от Франца письмо; Франц пишет, что скоро вернется.
Валентина побледнела и прислонилась к воротам.
– Господи, – сказала она, – неужели? Но нет, об этом мне сообщила бы не госпожа де Вильфор.
– Почему?
– Почему… сама не знаю… но мне кажется, что госпожа де Вильфор, хоть она открыто и не против этого брака, в душе не сочувствует ему.
– Знаете, Валентина, я, кажется, начну обожать госпожу де Вильфор!
– Не спешите, Максимилиан, – сказала Валентина, грустно улыбаясь.
– Но если этот брак ей неприятен, то, может быть, чтобы помешать ему, она отнесется благосклонно к какому-нибудь другому предложению?
– Не надейтесь на это, Максимилиан; госпожа де Вильфор отвергает не мужей, а замужество.
– Как замужество? Если она против брака, зачем же она сама вышла замуж?
– Вы не понимаете, Максимилиан. Когда я год тому назад заговорила о том, что хочу уйти в монастырь, она, хоть и считала нужным возражать, приняла эту мысль с радостью; даже мой отец согласился – и это благодаря ее увещаниям, я уверена; меня удержал только мой бедный дедушка. Вы не можете себе представить, Максимилиан, как выразительны глаза этого несчастного старика, который любит на всем свете только меня одну и, – да простит мне бог, если я клевещу! – которого люблю только я одна. Если бы вы знали, как он смотрел на меня, когда узнал о моем решении, сколько было упрека в этом взгляде и сколько отчаяния в его слезах, которые текли без жалоб, без вздохов по его неподвижному лицу. Мне стало стыдно, я бросилась к его ногам и воскликнула: «Простите! Простите, дедушка! Пусть со мной будет что угодно, я никогда с вами не расстанусь». Тогда он поднял глаза к небу… Максимилиан, мне, может быть, придется много страдать, но за все страдания меня заранее вознаградил этот взгляд моего старого деда.
280 
