Двадцать два часа

— Хошь сверху бросайся, — показал Тихонов на ажурный стакан строящейся телевизионной башни. Машины с визгом прошли поворот, фыркнули на последней прямой и влетели в ворота 138-го отделения.

— Брось гудеть. Найдем, — ответил Шарапов.

— Думаешь?

— А чего там думать? Факт, найдем, — расплылся круглым своим лицом Шарапов. — Ты думаешь, он тебе только нужен? Мы его полтора года ищем, ищем, и вот он только первый раз всплыл.

В дверях Тихонов пропустил Шарапова вперед, и они вошли в дежурную часть, жмурясь от света. Разомлевший от жары немолодой лысоватый дежурный говорил какому-то пьянчужке:

— Давно тебя пора лишить родительских прав, раз навсегда совсем. Ну, какой ты ребятам родитель? Горе им от тебя одно. Вот и поставим этот вопрос перед комиссией, раз навсегда совсем…

Пьяница горестно икал. Оперативники подошли к барьеру.

— А, товарищ Шарапов! — уважительно сказал дежурный. — Здравия желаю. Что приключилось?

— Поговорить надо.

Дежурный встал, позвал из соседней комнаты старшину:

— Быков! Замени меня, я с товарищами побеседую. Если этот, — он кивнул на пьянчужку, — будет проситься домой, не пускай покуда, пусть подумает о своем поведении, раз навсегда совсем…

В маленькой комнатке устоялся тяжелый запах ружейного масла, сапожной ваксы и крепкого табака. Дежурный открыл зарешеченное окно.

— Слушаю вас, товарищ Шарапов!

Шарапов коротко объяснил, что им надо. Дежурный задумался.

— Книг домовых-то у нас нет. В ЖЭКе они раз навсегда совсем. А паспортный стол давно закрыт. Прямо беда! Постойте, сейчас мы найдем Савельева, оперативника, это его территория, он ее как свои пять пальцев знает. Он вам сразу скажет, где можно искать. Поедет с вами, и возьмете того…

— Раз навсегда совсем? — спросил серьезно Тихонов.

— Что? — растерялся дежурный. — А, ну да!..

— Все ясно, — встал Шарапов.

— Так что, звонить Савельеву? — спросил дежурный. — Он живо будет…

— А где он живет? — поинтересовался Тихонов.

— Да здесь же, на Третьей Останкинской. Подождете?

— Некогда, — отказался Шарапов. — Вы нам дайте человека. Мы поедем к Савельеву домой, чтобы сразу тронуться — времени терять нельзя. А вы ему пока позвоните, чтобы собрался.

Они вышли в дежурную часть. Быков читал «Вечерку», в углу тихо бубнил закипающий на плитке медный чайник. Пьяница сочно похрапывал на деревянной скамье.

— Хорошо, Тихонов, а? Благодать?

— Куда как. Ладно, поехали.

Дежурный сказал Быкову:

— Поезжай с товарищами к Савельеву. Покажешь квартиру…

Машины рванулись на улицу. Тихонов повернул ветровик на себя и расстегнул рубашку. Тугая резиновая струя теплого ветра ударила в грудь. Тихонов жадно вдыхал его и не мог надышаться, потому что там, внутри, под сердцем, что-то пронзительно тонко, сверляще болело. «Набегался сегодня по жаре», — подумал он.

Шофер неодобрительно покосился на него:

— Прикройте окошко, товарищ Тихонов, а то вам насифонит…

— Ерунда, дядя Коля, на улице сейчас, наверное, не меньше тридцати.

— Ну да! Я по себе знаю эту паскудную погоду. Весь мокрый — как подует, так насморк готов. Как в аптеке.

— Ничего, дядя Коля. Я здоров как бык.

Сзади зашевелился тщедушный Быков:

— Вот уж мне-то не повезло с фамилией. Прямо насмешка какая-то! При моей фамилии такую сложению щуплую иметь?

— Сложение, Быков, пустяки, — сказал Шарапов. — Ты духом силен, наверное.

— «Отличника милиции» имею, — гордо отозвался Быков.

— А ты еще про сложение толкуешь, — засмеялся Тихонов.

Машины выехали на площадь. В прожекторах холодно сияла кривая титановая игла — обелиск космонавтов.

  54