Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
174 
Дождь кончился. С листьев падали тяжелые капли.
В природе наступило успокоение.
Двери в господскую домовину с тяжким скрипом отворились.
Изнутри пахнуло нежилой сыростью и запустением.
– Прикажете сразу отвести в опочивальню? – спросил староста.
– Нет, – отвечала Каховская, – веди прямо туда, где являлось вам привидение. Страсть как желаю с ним познакомиться!
Юматовский староста, горничная и лакей Есипова, сопровождавшие Каховскую, явно тряслись от ужаса, и Александра Федоровна, заметив их страх, распорядилась:
– Неволить никого не стану. Принесите мне из кареты пистолет, французский роман, который не дочитала в дороге, две подушки, распалите свечу и… можете уходить.
Оставшись одна-одинешенька в пустом, гулком и скрипучем доме, женщина предварительно осмотрелась. Это была “ломберная” комната, из которой застекленная веранда выводила в старинный сад, таинственно почерневший к ночи. Каховская с пистолетом в руке обошла и соседние комнаты, ничего подозрительного в них не обнаружив. Затем придвинула “ломберный” столик к дивану, положила возле свечи пистолет и легла, чтобы наслаждаться любовной интригой французского романа.
– Какой ужас! – однажды воскликнула она, дочитав до того места, где герой романа объявил героине, что страсть его иссякла, он полюбил другую…
Конечно, нервы у Каховской немного пошаливали, и на каждый шорох она быстро реагировала взведением курка пистолета.
Но пока все было спокойно, уже начал одолевать сон, время близилось к полуночи, взошла луна… Зевнув, Каховская отложила роман и решила уснуть, но случайный взгляд, брошенный на окна веранды, заставил ее невольно ужаснуться.
– Кто ты? – шепотом спросила она.
При этом вскинула руку, поднося лорнет к глазам.
Сомнений не было – нет, староста ее не обманывал.
В дверном проеме веранды стояла женская фигура, вся в белом, при ярком лунном свете она излучала какое-то небесное сияние. Но тут Каховская заметила, что призрак женщины слабым движением головы как бы призывает ее следовать за собой.
– Хорошо… я иду, – согласилась Каховская.
Она поднялась с дивана, левой рукой взяла шандал со свечой, в правой держала пистолет – и тронулась следом за призраком, невольно покоряясь явственному призыву. В саду ветер сразу задул свечу. Было жутковато во мраке ночного сада, но Каховская шла следом за белой фигурой женщины, которая время от времени мановением руки увлекала ее за собой в глубину садовой аллеи.
Наконец привидение остановилось, словно указывая цель пути, и… тут же исчезло. Александра Федоровна оставила на этом месте шандал с погасшей свечой, вернулась в есиповский дом, легла и сразу очень крепко уснула.
Конечно, юматовские крестьяне уже известились, что отчаянная барыня ночевала в доме Есипова, и, когда Каховская воспрянула ото сна, возле крыльца ее уже поджидал староста.
– Антипыч, – повелела ему Каховская, – скликай всех юматовских мужиков и баб даже с детишками, пусть и священник с причтом своим ко мне явится немедленно.
– А что случилось-то, хосподи?
– Сама не знаю. Но распорядись взять лопаты…
Большая толпа крестьян сопровождала ее вдоль того же пути, который она проделала ночью – следом за привидением. Детвора даже радовалась, мужики поглядывали с опаской, бабы чего-то пригорюнились, а старый попик часто восклицал:
– Молитесь, православные! С нами сила небесная…
Вот и этот шандал, оставленный ночью на земле.
– Копайте здесь, – указала Каховская.
Глубоко копать не пришлось. Людским взорам открылся полуистлевший скелет, козловые башмаки с бронзовыми застежками, нитка бус, обвивавшая ребра, уцелела нетленная русая коса.
– Груня! – раздался вопль из толпы.
Это узнала свою дочь старуха Мешкова – узнала по косе и по бусам, и тут все разом заговорили, что Груня-то Мешкова не бежала от актерской неволи, как не раз утверждал их барин, горюя, а вот же она… вот, вот, перед нами!
Каховская не выдержала – разрыдалась.
– Отец, – сказала она священнику, – вели собрать эти кости да погреби их по христианскому обряду, чтобы Груня более не блуждала по ночам, людей пугая, а я… я более не могу!
Отдохнувшие за ночь лошади уже были впряжены в карету, кучер еще раз подтянул упряжь, расправил в руках вожжи.
– Ну, барыня, так в Базяково едем? – спросил он.
174 
