253 
– Ну, Арндт! Наш час пробил. Пришло время заявить устами Арминия: “Ненависть – наш долг, а мщение – наша добродетель”. Собирайте манатки – нас ждет свободная Германия…
Через Пруссию тащились жалкие остатки “Великой армии”: солдаты Наполеона, кутавшиеся в женские шубы и ризы священников, были встречены на улицах Берлина песнями немцев:
- Барабанщик, где твой барабан?
- Кирасир натянул сарафан,
- Разбито войско в пух и прах —
- Убирайся домой, вертопрах!
Десятого января Йорк отбросил последние колебания и сам предложил России действовать сообща; фельдмаршал Кутузов Смоленский отвечал Йорку согласием. 16 января Штейн был уже в Сувалках, где и пересек границу Пруссии: ему предстояла встреча с Йорком, надо было сразу наладить снабжение русской армии за счет местных ресурсов… Александр еще сомневался:
– Что может сделать генерал Йорк как губернатор Восточной Пруссии, если король дал ему отставку?
– В чем дело? – отвечал Штейн. – Если король убежал в Бреславль, будем считать, что центральной власти не существует, народ управится и без короля…
Население Пруссии уже потребовало от короля скорее заключить союз с Россией, но король отмалчивался, подавленный величием корсиканского “гения”. Штейн громил его: “Кто не желает разделить с народом счастия и несчастия, бедствия и жертвы, тот недостоин жить среди нас и, как малодушный негодяй, подлежит или изгнанию, или истреблению!”
Йорк был возмущен дерзостью подобных речей:
– Не слишком ли вы далёко зашли, Штейн?
– В пределах разумного, генерал… не дальше вас! Если народ сказал свое “да”, почему король повторяет “нет”?
Партизанский отряд Чернышева и прусская кавалерия майора Теттенборна уже переправились через Одер; горел Кюстрин, полыхало пламя в Шпандау, а перед ними лежала столица. Но пока на одном конце Берлина немцы чествовали русских, на другой окраине Берлина полиция расстреляла немцев, которые приветствовали казаков. Скоро русские окончательно заняли Берлин, нагоняя гарнизон французов. Немецкий журнал “Дас нойе Дойчланд” информировал Германию: “С утра на Дворцовой площади были поставлены телеги, наполненные хлебом, селедкой и водкой. Каждый русский мог там попотчеваться… “Русс и прусс – братья!” – говорили казаки, и многие из пришельцев с далекого Дона прикололи на себя прусские кокарды… Как много слез самой искренней радости, как много было пылких восклицаний: “Слава Богу, мы снова стали свободны!” Ни один русский не посмел войти в дом берлинца, дабы не тревожить покой обывателей. Русские спали прямо на мостовых Берлина, возле своих усталых лошадей. Зато в эту ночь, первую ночь свободы, берлинцы даже не закрывали квартирных дверей, впервые за много лет почивали спокойно. Утром все жители вышли на улицы с кастрюлями и кофейниками, чтобы кормить своих освободителей… Демагогам кайзеровской и фашистской Германии позже пришлось употребить немало чернил, дабы замазать в мемуарах и документах 1813 года эти страницы о горячей дружбе немцев и русских!
Штейн узнал, что Наполеон собирает новую армию:
– Пора и нам браться за оружие. Реформы Шарнгорста и Гнейзенау да воскреснут в порыве народного патриотизма…
Мимо ошеломленных французов шагали плотные ряды ландвера и ландштурма; среди ополченцев можно было видеть фартук сапожника и сюртук профессора красноречия; на дворах университетов студенты седлали боевых коней… Штейн вместе с поэтом Морицем Арндтом спешно выехал в силезский Бреславль, чтобы заставить трусливого короля сказать свое “да!”. Королевское окружение встретило Штейна бранью:
– Вот вернулся предатель Штейн, эта безобразная гадина, которая никак не может захлебнуться собственным ядом…
Объяснение с королем было слишком бурным.
– Решайтесь! – заключил Штейн беседу. – Если вы не поддержите усилий народа, который стремится к союзу с Россией, я гарантирую вам хорошую и веселую революцию – и не только в Пруссии, но во всей Германии, а тогда ваша корона покатится по берлинской мостовой, будто старый ночной горшок…
Штейн вдруг заболел. Король отомстил ему тем, что запихнул больного в жалкую мансарду, лишив пищи и услуг врачей. “Придворные в Бреславле, – писал Арндт, – избегали Штейна, словно чумного”. Но тут приехал в Бреславль сам русский император, и королю волей-неволей пришлось нанести визит больному.
253 
