очень нудно 
147 
А де Еон, по примеру своего «сильфа», продолжал швыряться деньгами.
Он так привык широко жить, что реально перестал представлять для себя ценность денег. Он просто замусорил Англию деньгами. Нивернуа давным-давно растратил кассу посольства, и теперь де Еон черпал золото из банков Лондона, не брезгуя и частными карманами. Долги сказочно росли – как лавина над пропастью.
– Но это же не мои долги, – утверждал де Еон. – И я не скрываюсь от кредиторов. Вот мой домашний адрес – пожалуйста, можете записать: Франция, Версаль, король!
Зато де Еон был великолепен, блистая в Сент-Джемском дворце. Он делил свои досуги между болтовней с умной принцессой Бовэ и разговорами с академиком Кондамином, недавно вернувшимся из джунглей Бразилии; он крупно играл с адмиралом Феррерсом и беседовал с ученым Лаландом о тайнах небосвода. Но никто не должен был догадываться, что в его напудренной голове зреют черные замыслы войны.
Людовик был весьма доволен работой своего тайного агента:
– Де Еон всегда приносит мне удачу. Смотрите, он так очаровал англичан, что мы уже пять месяцев не бросили ни одной лопаты земли, чтобы срыть Дюнкерк! А это чего-либо да стоит…
Лондон прислал в Париж нового английского министра-резидента сэра Нэвиля, но Людовик решительно его не принял.
– По существующим нормам этикета, – заявил Прален, – король Франции может принять аккредитивные грамоты только от дипломата, который рангом никак не ниже ранга посланника…
Вот тут-то Англия и встала на дыбы! Снова поднялся шум вокруг продажности парламента. Англичане ведь – не зрители, а постоянно действующие лица в делах своего государства. И они своего Бьюта только что на улице не били, но бить уже собирались. Нивернуа упорхнул вовремя: в Лондоне прямо называли ту сумму, за которую были куплены статьи мирного Парижского трактата.
Но особенно возмущало англичан то, что Людовик не принял их Нэвиля; как он смел это сделать?
– Наш король, – кричали ораторы на улицах, – ведь принял де Еона, который тоже не имеет ранга посланника! Так пусть же и король Франции примет нашего Нэвиля…
Положение надо было как-то спасать, и дворы Сент-Джемский с Версальским сошлись на компромиссе:
– Сэр Нэвиль да станет полномочным министром Англии!
Прален скрепя сердце был вынужден повысить в ранге де Еона:
– Де Еон и де Бомон да станет полномочным министром при дворе короля Англии…
Получив грамоты, шевалье подпрыгнул до потолка:
– Ура! Жизнь прекрасна… Мне всего тридцать лет, я знатен и не знаю счета деньгам. И я – посол… Трепещи же, гордая Англия, скоро мы тебя покараем!
* * *
Ото всех этих неприятностей жизни де Еон даже похорошел. В Лондоне скоро привыкли к его девичьей фигуре, к его бойкому звенящему голосу, к маленьким рукам, упрятанным в пышную муфту.
«Наша парижанка де Бомон», – говорили англичане, словно не замечая, что «парижанка» пьет крепкое вино, а выражается порою еще крепче, как и положено драгунскому капитану.
– Я въехал на своем коне в Капитолий, – сказал однажды де Еон своим братьям, и ответили ему братья – скептически:
– Помни, однако, что от Капитолия совсем недалеко до Тарпейской скалы, под которой бушует гневное море, и немало людей нашло свою гибель на виду Капитолия – под этой скалой…
Екатеринианство
До Петербурга докатилась весть о быстром взлете карьеры де Еона, и Воронцов поздравил его письменно.
«Примите мои поздравления, – сообщал ему русский канцлер, – по случаю того, что ваше министерство отдает в различных случаях справедливость вашим талантам, в чем я, – заканчивал Воронцов, – также искренно участвовал…»
Положение же самого канцлера было сейчас шатким. Русская помпадурша Лизка Воронцова приходилась ему сродни, и оттого канцлер имел немалые выгоды в Петровом правлении. А потому, когда взошла на престол Екатерина, присягнуть ей отказался.
– Государь ишо жив, – вещал Воронцов, тряся париком, – как же я преступлю клятве прежней?
И только когда зарыли Петра, словно пса смердящего, в глухом конце Невской першпективы, лишь тогда присягнул канцлер и стал поджидать опалы. Тихий и смирный. Ко всем почтенный…
Достойно удивления, но Людовику очень нравился Петр III.
«Сумасбродное поведение царя и его преданность нашим врагам не имели ничего опасного для нас, – писал тогда граф Брольи. – Они разрывали согласие между нашими дворами, предоставляя Франции полную свободу, чтобы снова восстанавливать турок и поляков против русских…»
147 
