166 
«От имени короля приказано Шарлю-Женевьеве-Луизе-Августе-Андрэ де Еон и де Бомон перестать носить драгунскую форму и снова надеть приличные своему полу платья, с запрещением показываться в королевстве в другом, кроме женского, одеянии. Писано в Версале, 27 августа 1777 года…»
На горизонте жизни кавалера де Еона появилась портниха Антуанна Майо, которой было заказано сразу пять платьев.
– Какой прикажете цвет? – спросила Майо.
– Подберите цвета невинности, – уныло отвечал де Еон…
Но продолжал ходить в мундире, и Вержен снова вызвал его:
– Итак, вы не исполнили приказа короля?
На глазах де Еона вдруг появились слезы:
– Что было позволительно за границей, того нельзя делать на родине. Не забывайте, граф, что у меня в Тоннере еще живет старая мать. Можно издеваться надо мною… Но зачем же издеваться над чувством матери, превращая сына ее в дочь!
– Тогда, – заявил Вержен, – вас ждет неприятная дорога…
В окружении солдат де Еона усадили в коляску, наглухо закрыли стекла ширмами и повезли по ночной дороге. Тяжко разомкнулись монастырские ворота, запели женские голоса.
– Сен-Сирская обитель… Вылезай! – сказали жандармы.
Что делал там, среди монахинь, кавалер де Еон – мне неизвестно. Но до нас дошел оттуда его гневный голос.
– Английский суд вовлек меня в секту девственниц! Версаль же заставил меня сменить платье, дом, мнения, язык, лицо, волосы, моду, тон и манеры! И все это – исключительно по воле короля! Теперь у меня ничего не осталось в запасе, кроме девственности, публично заверенной судьями Лондона. И лучше идти по новой дороге добродетелей, нежели погрязать на старой, среди пороков. Надеюсь, никто отныне не осудит дурного мужчину, который волею короля стал доброй девицей!
Так говорил, так писал, так издевался де Еон…
* * *
Решив, что смирение кавалерши уже достигнуто, Версаль милостиво забрал его в свои апартаменты.
Не как-нибудь забрал – на дрессировку!
По рисункам самой королевы Марии-Антуанетты был сооружен наряд, какого хватило бы и на четырех фрейлин. Из-под иглы модистки Бертень наш кавалер вышел изящной щеголихой.
По приказу свыше де Еона поселили в семействе опытного царедворца Женэ, в одном из предместий Версаля – в Малом Монтреле. Дочь этого Женэ (а именно – известная госпожа Кампан) оставила позже «Мемуары», в которых много рассказывала о жизни де Еона. Много и напутала она, конечно, в своих мемуарах.
Обед ему носили с кухни короля. Де Еон очень много читал. В карты не играл. Но зато вышивал ковер. Самыми противными днями считал те дни, когда нужно было наряжаться, чтобы следовать в часовни Трианона – заодно с придворными шелестящими дамами.
– Колени, колени… – зловеще шептали статс-дамы. – Когда вы научитесь делать реверанс, не выкидывая колен?
– Ах, какая милая деревенская непосредственность! – потешалась над де Еоном королева Мария-Антуанетта.
Впрочем, после молебна его приглашали к столу, и королева, зная о слабости кавалерши, сама подвигала к нему бутылки. Глазами, мутными от вина, смотрел де Еон на придворных, и это были взгляды, не предвещавшие ничего доброго.
Когда же вокруг него заговорили, что «пора найти утешение в брачной жизни», кавалер де Еон вдруг исчез из версальских предместий. Ковер так и остался незаконченным, и Женэ испугался:
– О, скотина! Захламила нам все комнаты, настругала каких-то веревок, всюду рвань, грязь… Где же она, неблагодарная?
Следы кавалера отыскались на улице Конти, но, прожив тут с неделю, он перебрался в дом Маржу на улице Ноайль.
Шахматы… книги… вино… и – шпаги!
– А на вас на всех я плюю! – так и сказал де Еон.
Париж прозвал это чудо – кавалером-амфибией.
* * *
Толпы любопытных парижан неотлучно следовали за ним по пятам. Все хотели видеть ту, в которую был влюблен Бомарше. Но зеваки соблюдали дистанцию, ибо знали по опыту, что на выходе из Кафе де Фуа «амфибия» – под влиянием выпитого вина и острых закусок – приобретала драгунскую драчливость.
– Женевьева! – кричали на улицах. – Опять ты вышла из дому без муфты. Обернись в мужчину обратно… Что тебе стоит?
Один современник оставил нам описание «кавалера-амфибии». По его словам, де Еон был слишком шумливой гостьей, но «обладала красивым бюстом, приятным голосом, чарующей белизной лица и вызывающей жестикуляцией». Очевидно, так оно и было! Не дай бог, если де Еон забывал побриться… Парижская газета сообщала тогда своим читателям, что скверно выбритый кавалер «выглядел более чем когда-либо мужчиной именно теперь, когда он стал женщиной».
166 
