58 
Николай Сергеевич подшучивал над собой, но дочь его тона не приняла.
– И как прошло свидание?
– Великолепно! Маруся совершенно не изменилась, уверяю тебя!
– Папа! Ну чему ты радуешься? – посмотрела на него Ирина. – Без вашей Маруси мы прекрасно жили.
– Вашей?
– Твоей и… не важно. Зачем ты пошел к ней?
– Зачем я пошел к Марусе? – переспросил Николай Сергеевич, мягко заменив местоимение «к ней» на личное имя. – Мы все-таки не чужие. Я рассказывал о Николеньке. Маруся хочет с ним увидеться.
– Перебьется!
– Дочь, ты выражаешься грубо, как… как…
– Как моя мать?
– Да. Между тем бабушка всегда учила тебя…
– Помню. Нельзя человеку в лицо говорить наотмашь «нет», сначала аргументируй свой отказ в максимально вежливой форме. – Одного свидания с матерью, кажется, хватило, чтобы забыть хорошие манеры. Или это гены заговорили?
– Доченька, как ты себя чувствуешь? Устала? Папа совершенно прав. Но признаться ему, что устала, невозможно. Он и так взвалил на себя большой груз домашних хлопот и воспитания Николеньки.
– Извини, не обращай внимания. И о чем же вы беседовали с Марией Петровной?
– Коньячку выпили, молодость вспоминали, – счастливо улыбнулся Николай Сергеевич.
– И условились дружить домами?
– Пока об этом речь не шла.
– Пока?
– Ирочка, мне кажется, ты обижена на свою маму? Или я ошибаюсь? Хотел бы развеять твою неприязнь. Маруся замечательный человек…
– Это я уже слышала неоднократно. Если она такая замечательная, почему ты ей предпочел свою маму?
– Предпочел? Что ты имеешь в виду?
На сорочке Павла, которую утюжила Ирина, не хватало пуговицы. Значит, нужно идти в комнату, доставать шкатулку с нитками, подбирать пуговицу, вставлять нитку в иголку, пришивать… Сизифов труд по нынешнему состоянию. Наденет другую сорочку, завтра, потом пришью. И нечего бередить отцу душу! Будто сейчас можно что-то исправить! Сейчас можно только ранить, оскорбить воспоминаниями, предать бабушку.
– Сама не знаю, что я имею в виду, не обращай внимания. Об операции заходила речь?
– Пытался Марусю убедить в необходимости лечения, но мне, к сожалению, не удалось.
– Твоей вины нет. У моей так называемой матери мозги находятся в бронированном футляре.
– Но, Ирочка! Нельзя пустить все на самотек!
– Не расстраивайся, я что-нибудь придумаю. Папа, точно Павел не звонил? Ты ничего не забыл?
5
Павел купил две бутылки водки. По дороге к Даниле репетировал вступительную речь. Данила открывает дверь, Павел салютует зажатыми за горлышко бутылками и весело произносит: «Здесь принимают в общество рогоносцев?» Репетиции, настойчивое повторение фразы помогало не думать о главном и больном.
Заготовленная шутка провалилась. Данила открыл на звонок дверь. Павел потряс руками с бутылками:
– Привет! Здесь принимают в общество рогоносцев?
– Ты? – явно не обрадовался Данила.
За его вопросом отчетливо читалось: зачем приперся, тебя не ждали, и шутки твои дурацкие. Но Павел на тонкости реакции друга внимания не обратил. Шагнул вперед, через порог, потеснив Данилу, который выглядел как человек, не желающий впускать в квартиру, чего быть не могло по определению. Павел слегка стукнул бутылками в грудь Данилы, принуждая их взять. Наклонился, чтобы снять ботинки. И тут увидел на вешалке… Жар ударил в лицо, ставшее одного цвета с ярко-красным стеганым пуховиком. Этот пуховик был предметом его подтрунивания над сестрой. Она в нем походила на Деда Мороза в дамском исполнении – пронзительно красное пальто с белым мехом по краю капюшона и на манжетах.
Еще не разогнувшись, Павел рванул вперед, чуть не упал. Так и есть! Сидит на диване! Таращит испуганно глаза и в то же время демонстрирует вызов – я уже взрослая!
Влюбленность Вероники в Данилу Павел считал детской наивной глупостью. Данила сердцеед, бабы на него вешаются. Ирина объясняла: Даник похож на недоласканного плейбоя. Гремучая смесь сокрушительной мужской красоты и легкой трагичности во взоре. Красота, трагичность – ничего этого Павел не замечал, он смотрел на друга другим, естественно, не женским взглядом. Но Вероника! Малолетка! Дура! Наверное, прослышала о разводе Данилы и примчалась утешать. Или вешаться на шею! Или отдаваться! Веронике, между прочим, девятнадцать лет. Не ребенок, но дылда стоеросовая!
– Что ты тут делаешь? – рявкнул Павел.
– А твое какое дело?
58 
