очень нудно 
34 
— Да, миссис Лемб, позвольте, — произнес мистер Колфилд, — все в мире, в конечном счете, стремится к беспредельности, почему не можем и мы? И потом бессмертие, если хотите, бывает разным. Вот, например, если о вас будут помнить другие люди?
— Это ничего не даст. Человек жив, пока он жив. Что значит память? Тайны души умирают вместе с человеком, и даже творения его, если они есть, многого не скажут. И потому нужно любить и понимать живущего, пока он рядом, а это труднее всего.
— А вы почему молчите, мистер Лемб? — спросила Мария-Кристина.
— Я слушаю, — Орвил накрыл своей ладонью пальцы Агнессы. — Бессмертие не более и не менее страшно, чем смерть. Это пределы, крайности, а человек должен стремиться к золотой середине.
— Вы, миссис Лемб, я чувствую, не очень-то любите жизнь, — произнесла Кристина, вновь обращаясь к Агнессе. — Любопытно, что вы тогда делаете на балу?
— Веселюсь, как и все. Я люблю жизнь, — тихо отвечала Агнесса. — Но иногда я ее боюсь.
Они вернулись в зал, где продолжались танцы. Мария-Кристина заметила по дороге:
— А ваша матушка, миссис Аманда Митчелл, жалела потом, что продала дом на побережье. Мне мама говорила. Я сообщу вам адрес, — пообещала она.
— Спасибо.
— Где вы познакомились? — спросил Орвил жену, когда Колфилды отошли. Агнесса ответила неохотно, потому что знала: перетанцуй она хоть со всеми мужчинами в зале, получи сотню комплиментов — Орвилу и в голову не придет что-либо заподозрить, но к прошлому он ревнив до крайности. Он никогда не давал этого понять, но Агнесса догадывалась.
И все-таки настроение не испортилось. После вальсов были мазурка и полька, и кадриль. Последний зажигательный танец прошел на одном дыхании — Агнесса никогда не танцевала так много и так весело; словно какая-то неведомая внутренняя сила выносила ее в круг, управляла движениями и наполняла все ее существо первобытным, неизведанным восторгом. Наверное, она была хороша, потому что ее постоянно кто-нибудь приглашал, и все-таки главным партнером был Орвил.
— Тебе нравятся здесь? — спрашивал он Агнессу, проникнутую сознанием своей красоты и волшебством окружающего мира.
— Очень! — отвечала она, проскальзывая под его рукой.
— Ты счастлива! Она весело кивнула.
— Ты любишь меня?
— Да. А ты меня?
— Да. Очень-очень!
И они кружились дальше в музыкальном вихре, сплетая взгляды свои и движения, кружились, пока не кончился бал.
Следующий день был воскресный, и в полдень обитатели дома собрались в гостиной, как было заведено. Орвил играл на диване с Джерри. Джессика, сидя на ковре, расчесывала дремлющему Керби шерсть, Агнесса вышивала в кресле возле окна. Скучающий Рей сидел в другом кресле; после завтрака мальчик хотел подняться наверх, но Орвил велел ему быть со всеми. Вид у Рея был понурый: в школе начались занятия, на которых он показал себя далеко не с лучшей стороны, за что и получил строжайший выговор от дяди. И это слышала девчонка!
Мальчик злился, конечно, оставленный в последние месяцы болезни Лилиан почти без присмотра, он сильно запустил учебу, тем более что никогда и не был на хорошем счету, но мысль о том, что теперь его постоянно будут муштровать, была ему крайне неприятна. Рея раздирали противоречия. Он хотел бы подтянуться в учебе и в то же время не желал делать над собой никаких усилий. Сколько он помнил себя, ему всегда говорили, что он плохой, злой, глупый, дурно воспитанный мальчик; даже мать — подозревал Рей — тоже не очень его любила; по крайней мере, последние пять лет он слышал от нее мало ласковых слов. То же оказалось и здесь! На него сразу махнули рукой! Рею безумно хотелось доказать свою исключительную значимость и дяде, и его жене, и этой противной девчонке, но он не знал, как это сделать. Конечно, он мог украдкой обзывать и дергать за волосы Джессику, пинать собаку, игнорировать Агнессу или дерзко отвечать дяде (хотя Орвила он побаивался), но прекрасно понимал, что итог только один — наказание. А ему хотелось другого. Рей вздохнул. Примириться? Нет, никогда! Он не покорится их воле. Они еще узнают его!
Агнесса то и дело откладывала работу: ей все еще чудился сказочный мир вчерашнего бала, она даже выглядела до сих пор «по-бальному», с каким-то невыразимо-мечтательным волшебством во взоре. Орвил видел это; обрадованный тем, что она так чудесно повеселилась, он, не удержавшись, сказал:
— Твоя мама, Джесс, и твоя тетя, Рей, была вчера самой красивой дамой! Видели б вы, как она танцевала!
34 
