22 
Стаська обозрела результаты своих стараний по сервировке стола, осталась довольна, и широким жестом пригласила к трапезе:
— Поскольку время к вечеру, предлагаю обед. Вы наверняка голодны.
— Наверняка, и очень! — улыбался Степан.
Она все успела — и думы передумать, и запретить себе все передуманное, и княгинюшке позвонить и в больницу, и приготовить грибной суп и лазанью с курицей и грибами, и в магазин сходить… и снова передумать думы.
И сказать себе решительное: хватит!
«На самом деле, хватит сердце рвать, что будет, то будет! Он на тебя и не посмотрит! Чего ему на тебя смотреть? Это ты, Стасенька, напридумывала себе любови-переживания, а ему-то что? Ему до вас, девушка, интересу нет!»
И постановила: надо радоваться тому, что есть в данный момент, — совместному обеду, легкой беседе, возможности дружеских отношений на основе интереса к здоровью Василия Федоровича, а там… Далее следовало минное поле с известными последствиями!
И все бы ничего, но Стаська не успела подготовить себя к тому, что увидит его, отдохнувшего, помолодевшего, разрумянившегося после душа, свежевыбритого и…
О-фи-ген-но-го!
А его улыбка?! Смерть девичьим сердцам и покою! Господи, как он улыбался! Голливуд отдыхает! Мужской, сдержанной, открытой и загадочной улыбкой, немного более глубокой в правом углу губ!
Черт. Бы. Его. Побрал!
Они трапезничали не спеша, болтали ни о чем, смеялись, вспоминая, как Стаська осваивала «перелаз» через калитку и что подумал он, что она, предполагали варианты последствий, застукай ее соседи в момент осваивания чужих калиток, о его работе чуть-чуть, о ее — чуть-чуть…
И что-то витало над ними, искрящееся, непонятное, пугающее замиранием сердца, дрожью пальцев, неосторожным, глаза в глаза, и торопливо отводимым взглядом — и втягивало обоих неотвратимо, покалывая электрическими разрядами.
Оба это чувствовали, и все труднее становилось придерживаться легкой, непринужденной беседы — слова застревали, рассыпались, а напряжение нарастало, сковывая неловкостью, недоговоренностью…
Стаська не выдержала, подскочила, схватилась убирать посуду, весело что-то рассказывая, застревая, как в непроходимых лианах, в словах, бросила на полдороге мучаться ненужным повествованием и спросила с преувеличенным радушием:
— Кофе, Степан Сергеевич?
— О нет! Это уж слишком! — похлопал себя по прессу Больших. — Спасибо, Станислава, все было невероятно вкусно! Вы великолепно готовите! — Тоже преувеличенно. И совсем иным тоном: — Нам лучше ехать прямо сейчас.
— Нам? Ехать? — не поняла Стася.
— Ну да. Вы машину свою хотите забрать?
— Ах да, машину… — потерянным голосом отозвалась она.
Повернулась к нему спиной, включила воду и принялась сосредоточенно мыть посуду.
Ничего не помогло! Никакие ее уговоры и длительный настрой радоваться тому, что есть, и не ждать ничего большего! Не помогло, и все тут! И ждала! И надеялась! И замирала от надежды!
«Машину! — стиснув зубы до хруста, чтобы не выпустить подступившие слезы, подумала Стаська. — Машину забрать! И все! все!!!»
Он увидел, как ушла улыбка с ее лица, мгновенно, словно кто-то стер театральный грим, и потухли смешинки-чертовщинки в глазах, как торопливо она отвернулась, чтобы он не заметил.
Ах ты ж, господи!
Как его угораздило?! И зачем?! Он совсем не знал и не умел разбираться в таких ситуациях, когда ко всему мужскому, что будоражит женщина, примешивается и голова, и чувства, и еще черт-те что непонятное! Когда больше всего хочется остаться здесь, рядом с ней и ухнуть с потрохами в это пугающее, влекущее непонятное! И когда ты точно знаешь, что пропадешь, и что этого тебе не надо — не потянуть!
Ах ты ж, господи!
Насколько все было бы проще, если б стукнуло в пах и в голову мужское желание любого накала — хоть теплой водицей вечного охотничьего инстинкта, или обожгло жалящим желанием! Он бы справился! Смог бы уйти, остудить любой накал!
Он невесело усмехнулся про себя, вспомнив анекдотец: когда у бомжа, голодающего уже не первый день, внутренние органы открыли собрание, чтобы решить, какой орган продать на донорство, чтобы прокормить остальные. Председательствовал мозг.
— Надо продавать один из парных органов, — сказал мозг.
— Давайте легкое продадим, — предложила печень.
— Эти легкие на хрен никому не нужны: прокуренные и больные, — возразил председатель.
22 
