14 
Люди дожили до того, что человек стал цениться дешевле, нежели его сконструированная копия. Помню, как я возмущался перед самым прилетом в Фа-ре-ми-до, когда варвары немцы обстреляли знаменитый Реймский собор. В то время я лишь мельком подумал о том, сколько людей пало жертвой реймского сражения! Да что там говорить — все мы на себе испытали, что сообщение о захвате у врага одного-двух кораблей или пяти-шести пушек приносило несравненно больше радости, чем сводка об уничтожении пяти-шести тысяч вражеских солдат. Следовательно, пять пушек значат для нас больше, чем пять тысяч человек, и наш противник придерживается точно таких же взглядов.
Если бы я раньше удосужился трезво взвесить все эти обстоятельства, мне не пришлось бы на своем горьком опыте учиться всему этому в Фа-ре-ми-до. Я бы давно понял, что человек всегда больше себя ценит создание рук своих и в каждом своем творении стремится воссоздать самого себя в более совершенном виде, чтобы раствориться в созданном, подобно тому как это происходит с глиняной формой, в которую влипают кипящий металл. Я должен был понять это уже тогда, когда изобрели синематограф и когда люди с большим удовольствием стали ходить в кино, где они видели спроецированные на экран изображения тех артистов, которых за те же деньги могли бы увидеть воочию на устаревших подмостках театра. Поистине человек, как часть и как целое, как индивидуум и как мир целиком, всегда стремился открыть нечто совершеннее самого себя: для этой цели ему потребовались микроскоп и телескоп, фотография и рентгеновские лучи, автомобиль и аэроплан.
Да, если бы к этому трезвому выводу я пришел раньше, то снискал бы в глазах жителей Фа-ре-ми-до большее уважение к своей горячо любимой отчизне. Они убедились бы, что изумление, вызванное сверкающим дворцом, который предстал передо мной в конце лесной дороги во всем своем великолепии, что это изумление доказывает лишь одно: при всем несовершенстве человеческой натуры я все же достоин этого чуда, достоин того, чтобы жить среди них и, быть может, когда-нибудь стать похожим на них. Но я, ошарашенный и поглупевший от всего увиденного, долго упорствовал в своем заблуждении, считая, что подобное чудо могли сотворить лишь человеческие руки.
Я стоял на опушке леса и, пораженный, смотрел окрест, тогда один из тех аппаратов, что стояли у дворца, взмахнул крыльями и легко подлетел ко мне. Я узнал в нем тот самый аппарат, что доставил меня в этот край, и услышал тот же мелодичный звон.
И вот еще несколько аппаратов подлетели ко мне и встали рядом. Они окружили меня, и я услышал настоящий концерт, оркестрантами которого были… машины. Я растерялся, я никак не мог поверить, что нигде не видно человека из крови и плоти.
Однако вскоре природа начала предъявлять свои права — я почувствовал голод и усталость. В надежде быть понятым, я обратился к машинам на разных языках, взывая к их милосердию и пониманию. Но поскольку ответом мне была лишь музыка, я снова стал внимательно прислушиваться к ней и, различив среди многих аккордов несколько повторяющихся нот, попытался их воспроизвести. К моему удивлению, вокруг сразу же воцарилась настороженная тишина, а затем мои незнакомцы, наклоняясь друг к другу и жестикулируя металлическими конечностями, стали, казалось, о чем-то совещаться.
Беспокойно поглядывая на них, я заметил, что они вовсе не однотипны: у одних были крылья, у других они отсутствовали, встречались среди них квадратноголовые и круглоголовые, да и металл, из которого были сделаны аппараты, был разного качества. Все они походили друг на друга только по конструкции туловища, другими словами, по осанке да еще по той тонкой, сложной и необыкновенно точной работе механизмов, которая всех их объединяла.
Пока я над этим размышлял, ко мне протянулась металлическая рука и подняла меня в воздух; я увидел над собой гигантскую линзу, через которую меня внимательно и углубленно рассматривал огромный сверкающий зрак.
Рука медленно поворачивала меня в воздухе, заставляя сгибаться и наклонять голову.
Мне было не по себе, казалось, будто меня изучают точно насекомое, которое натуралист рассматривает под лупой, прежде чем поместить в свою коллекцию.
Но вот меня снова опустили на землю. Крылатый аппарат, доставивший меня в Фа-ре-ми-до, схватил меня за руку и повел за собой; все это выглядело так, словно отец учит ходить маленького сынишку. Мой знакомец медленно и осторожно шагал со мной рядом, на неровностях тропинки он чуть подбирал ролики, легко перескакивал через препятствие, а там, где дорога была гладкой, тихо и плавно катился по земле. Он то и дело поворачивал ко мне свою золоченую круглую голову, и из сверкающих глаз на меня лился голубой свет.
14 
