134 
– Да не предатель же я, – всхлипывал он. – Я ведь только добра вам хочу… Куда нам идти? Где спасаться?
– Веди прямо в бой! – отвечали ему солдаты.
«Но капитан Полуботко, ссылаясь на боль в ногах, отказал подчиненным» (выписка из официальных бумаг). Пока они там препирались, японцы стали окружать отряд. Полуботко кричал:
– Куда вы все разбежались? Стойте, мать вашу так… Не хотите меня слушать – вам же хуже будет!
Тяжко дыша от усилий, матросы подымались на вершину сопки, задержавшись на ее лесистом склоне. Издали они видели, что японцы не спеша подошли к капитану Полуботко, который показывал им свою «шпаргалку». Японские офицеры стали сравнивать ее со своими картами, затем они смеялись. Вся эта сцена произвела на матросов ужасное впечатление. Архип Макаренко прицелился в Полуботко, потом опустил винтовку:
– Патрона жаль! Пошли, братва.
– А куда?
– Пошли в лес. Там спросим.
– У кого спросим? У медведя, что ли?
– Да уж куда-нибудь выберемся…
На пятый день пути, оборванные и голодные, они случайно встретили отряд капитана Таирова, тащившегося в сторону бухты Маука от самого села Петропавловского… Таиров не обрадовался матросам, только спросил – где мичман Максаков?
– Ушел в Корсаковск и не вернулся.
– Знаем мы эти фокусы. Он сейчас с японцами шампанское распивает, а вы, как дураки, по лесам шляетесь…
Эти подозрения вывели Макаренко из себя.
– Не только мы шляемся, – ответил он Таирову. – Вы шляетесь, Арцишевский шляется, а Полуботко дошлялся до того, что в штаны наклал, теперь его самураи от дерьма отмывают.
– Ты не хами мне! – возмутился Таиров.
– А что вы мне сделаете?
– Шлепну наповал, и дело с концом.
– Да шлепай! Не ты, так японцы шлепнут…
Обстановка в отряде Таирова была неважная, и Макаренко сразу заметил, что солдаты не доверяют дружинникам, а дружинники сторонятся солдат. Однако именно каторжане и поселенцы пригласили матросов к своим кострам, предложили им каши с мясом. Матросы присыпали кашу своей солью:
– Соль наша, а каша ваша…
Крупные чистые звезды всходили над Сахалином. Еще ничего не было решено в судьбе этих людей, но каждый, засыпая, думал, что смерть ходит на цыпочках где-то рядом.
* * *
– Корсаковск на проводе, – доложили Ляпишеву.
– Слава богу! – обрадовался губернатор, беря трубку телефона. – Это вы, барон Зальца?
Телефон донес до него едкий смешок Кабаяси:
– Добрый день, дорогой Михаил Николаевич! Теперь в Корсаковске окружным начальником буду я, и к вам в Александровск скоро приедет управлять делами Такаси Кумэда, ныне майор славной армии великого японского императора Муцухито…
Только теперь Ляпишев понял, что Южный Сахалин во власти японцев, и генерал-лейтенант юстиции кричал в трубку:
– Мы не признаем власти вашего императора на русской земле! Я, как юрист, заявляю, что Япония не имела никаких прав для нападения. Ваши операции против русского Сахалина – это неправомочное действие, его нельзя оправдать никакими положениями военного права, где сильный побеждает слабейшего. Вы, японцы, навязали жителям Сахалина войну именно в тот момент, когда Токио само выразило желание к миру, а Россия уже дала согласие на ведение мирных переговоров в американском Портсмуте… Русский народ этого преступления не забудет! Он не забудет и никогда не простит.
– Провод оборван, – доложили Ляпишеву.
В трубке телефона давно царила противная тишина: губернатор приводил свои доводы в пустоту. Сахалин перелистывал страницы своей новой истории – страницы гордости и позора.
6. Учитесь умирать
«Сейчас я живу в Найбучи на самом берегу Охотского моря, в заливе Терпения, и здесь пока тихо, а слухи о всяких японских мерзостях кажутся выдумкой злого волшебника. Дорогая мамочка, не буду скрывать, что рядом со мною хороший и заботливый человек, некто В. П. Быков, он уже в чине штабс-капитана, но давно стремится в Акад. Ген. шт., чтобы ускорилось его продвижение по службе. Он уже сделал мне предложение, но я…» – Клавочка Челищева писала письмо матери, совсем не уверенная, что оно дойдет от мерзкого Найбучи до ослепительного Петербурга; она писала его в местной лавке, сидя на мешке с затхлой мукой, среди неряшливых кульков с конфетами и ящиков с негодными консервами, когда с улицы вдруг громко всхрапнули усталые кони, скрипнули расхлябанные рессоры коляски, и знакомый мужской голос, когда-то вкрадчивый, проникающий до глубин сердца, а теперь властный, произнес:
134 
