очень нудно 
163 
— Чертовская работа! — сказал оберст и, поставив штурвал на стопор, стянул через голову меховую куртку. Он повесил ее рядом с клеткой почтового голубя, который с недовольным видом смотрел на летчика красноватой бусинкой глаза. — Удивительно чертовская работа! — повторил Штюрмер.
Дело в том, что асу не давали отпуска, — он не успел налетать положенное число километров. И вот теперь брался за любые «дежурные» полеты, какие мог бы выполнить любой сопляк, только бы накрутить побольше километраж. На радиопульте мигнула красная лампочка, и в наушниках пророкотал чей-то голос:
— Послушай, приятель, ты крутишься над нами все время в одном направлении, и у нас уже заболела шея. Крутись теперь в обратную сторону.
Штюрмер рассмеялся и перешел на передачу:
— Пусть шея у вас не болит, — сказал ас. — Я сейчас улетаю. Передайте привет английской королеве. Я целую ее румяные щечки!..
Он развернул машину, повел ее в сторону берега. Клетка с голубем качалась над его головой. Парашютный пакет мягко пружинил под ним. «Надо бы узнать, — машинально подумал гитлеровец, — кто изобрел парашют? Наверное, немец… Говорят, что в лабораториях Мюнхена из угля уже стали делать синтетическое свиное сало. Угля у нас много. Значит, полакомимся и свининкой!..»
Под крылом самолета мелькнула какая-то точка. Штюрмер не поленился вернуться и спустить себя на несколько «этажей» ниже. Это был жалкий задрипанный ботик, волочивший за собой рыбацкую сеть. Цель скверная, жалко тратить на нее боезапас, оберст только решил припугнуть русских рыбаков: он включил сирену и с ужасающим воем прошелся над мачтами мотобота, хохоча при этом во все горло…
— Ну, что? — сказал он голубю. — Тебе эта музыка не нравится?..
И вдруг ас заметил вдалеке тонкую полоску взбудораженной воды — бледная, почти жемчужного цвета струя тянулась где-то под крылом самолета. Такой след мог оставлять за собой только малый быстроходный корабль, и вскоре Штюрмер разглядел в нем русский торпедный катер. Он опустился пониже, чтобы присмотреться к цели внимательнее и, решив атаковать, открыл дроссель, прибавляя газ.
Ветер упруго ринулся навстречу, кожаная куртка прилипла к переборке кабины. Прильнув к микрофону, Штюрмер прокричал в эфир, чтобы его к завтраку не ждали, он немного запоздает.
— Да, да! Нашел хорошую цель и сейчас начну обучать русских хорошим манерам!..
Он открыл колпак над кабиной, глотнул свежего воздуха и огляделся по сторонам — нет ли поблизости русских или английских истребителей. Потом снова захлопнул колпак и, пройдя над катером, дал три пулеметных очереди по четыре секунды каждая.
Ему ответили. Штюрмер этого не любил. Он уже начинал злиться, и с пикирования боднул море двумя небольшими бомбами. Катер оказался не дурак и лихо выписал восьмерку: взрывы его миновали.
— Что за черт? — возмутился Штюрмер. — Они, кажется, собрались тягаться со мной, и я окажу им эту честь… Как им понравится вот это?
В движение пришли пулеметы и автоматическая пушка. Но в этот же момент колпак разлетелся над ним, и осколком раскроило над бровью лоб — кровь сразу залила глаз. Потом потянуло откуда-то дымком, а в ботинке что-то зачмокало.
Голубь метался над ним в своей клетке.
Штюрмер глотнул воздуха и запел — это ему помогало: о нет, он еще не разбит, посмотрим, что запоют другие!..
— Рябинин! — выкрикивает Никольский, и молодой матрос понимает его с одного лишь слова.
Он хватает минимакс, ударяет его о палубу — капсюль разбивается. Едко пахнущая лакричная сода сильной струей хлещет из спрыска. Сережка направляет струю в люк моторного отсека, где бушует пламя.
На мгновение поднимает голову и видит, как от брюха самолета отрываются маленькие капли бомб. Постепенно они разрастаются; уши режет протяжный вой. Не переставая, грохочет пулемет боцмана. Ромась Павленко, Илья Фролов и Гаврюша Крылов лежат на изрешеченной палубе и стреляют по самолету из карабинов.
Бомбы наконец достигают воды и взрываются на глубине, ударяя по днищу катера «водяным молотом». Самолет, осыпая «Палешанина» ливнем пуль, черной тенью проносится над головами людей.
Немецкий летчик ловко выводил себя из затруднительных положений, кружил машину над гребнями волн, стремительно вонзал ее в высоту, чтобы оттуда снова броситься в рискованное затяжное пике.
Бомбы, автоматическое орудие и восемь пулеметов делали его опасным врагом катера. И радист Никита Рождественский, зажимая бьющую из раны кровь, слышал, как немец, кувыркаясь в небе, пел:
163 
