13 
Команда «Волхова» наполовину состояла из женщин – врачей и санитарок, одетых в офицерскую и матросскую форму. Остальные – мужики-поморы, призванные на флот из запаса.
– Куда едем? – спрашивали юнги.
– Ездят лошади, а мы – идем. А куда – не твое дело.
Было приказано спать, и Савка долго залезал по скобам на свою койку, что размещалась на верхотуре трюма. Желтый свет померк – отсек залило мертвенно-синим (это врубили ночное освещение).
«Ну вот и море!» – думал сейчас каждый, переживая…
* * *
Савка проснулся от качки – в остром наслаждении от нее. До чего же приятна эта стихийная колыбель. Но едва оторвал голову от подушки, как что-то вязкое и муторное клубком прокатилось по пищеводу, судорогой схватило горло. Устыдясь слабости, он заставил себя подняться. По железной этажерке нар слез на палубу трюма. Здесь в полном беспорядке ерзали с борта на борт заблеванные ботинки, раскрытые пеналы мыльниц, катались кружки и ложки. Отовсюду слышалось: шлеп… шлеп… шлеп! – это летели с высоты нар использованные полотенца. Из темного угла трюма до Савки донеслось чье-то жалкое и вялое бормотанье:
– Ой, мамуля, зачем я тебя не послушался? Ой, папочка, зачем только ты меня отпустил?
В лежку валялся и Витька Синяков; не вставая с койки, он потянул Савку за штанину, часто и стонуще повторяя:
– Какой я дурак… какой же я дурак… вот дурак!
«Волхов» положило в затяжном крене. Савка полетел, скользя, на другой борт. Он рухнул на какого-то юнгу, и тот с руганью отпихнул Огурцова обратно.
– За что, Витька, ругаешь себя? – спросил Савка.
Синяков отвечал ему от души, честнейше:
– Лучше бы меня в тюрягу посадили, чем так вот мучиться… – Он попросил воды из лагуна, но, отхлебнув из кружки, тут же выплеснул воду на палубу. – Противно… теплая. А пахнет железом и маслом. Ты пробовал?
Савка налил воды и себе. Выпил полкружки.
– Вода корабельных опреснителей. Нормальная…
И его тут же опорожнило от этой воды.
– А-а, баламут! – обрадовался Витька. – И тебя понесло!
Балансируя на палубе, уходящей из-под ног, Савка ответил:
– Пищать рано. Качаться нам еще и качаться…
Он выбрался на верхнюю палубу. Переходы трапов, сверкая медью, заманивали его в высоту. Трап… еще трап… еще. Дверь. Савке казалось, что если он в форме, то может ходить где хочет. Он открыл дверь, и в лицо ударило жарким шумом множества агрегатов, которые нагнетали в утробы корабля свежий ветер вентиляции. Вахтенный матрос грудью встал перед Савкой.
– Тебе чего? – грубо спросил он.
– Я так… посмотреть.
– Уматывай отсюда. Шляются тут… Нельзя.
Савка вновь оказался на палубе. Здесь, наполовину ослепленный брызгами, косо взлетающими из-за борта, он встретил Назыпова, мокрого и счастливого. Мазгут прокричал ему в восторге:
– Ох и красотища! Ты полюбуйся только на эти волны!
Савка глянул на волны, словно с крыши трехэтажного дома. Но корабль очень быстро провалился вниз, будто его спустили на быстроходном лифте, и волны оказались совсем рядом, возле самых поручней. От этой картины, в которой не было постоянства, а все непрестанно изменялось, Савке снова стало дурно.
– Эх, ты! – сказал ему Мазгут. – Еще питерский… Смотри на меня: хоть и касимовский, а хоть бы что…
Рассвет заполнял горизонт. Стали видны в отдалении «охотники». Море нещадно било их, взметывая на гребнях столь высоко, что иногда обнажались их черные днища.
Изредка через палубы катеров пробегали матросы в штормовой одежде.
– Вот это служба! – говорили юнги. – Как их там кидает… Неужели и нам такая судьба выпадет?
Не все оказались молодцами в море. Кое-кто уже проклинал тот день, когда рискнул связать свою жизнь с флотом. Сейчас многое вспоминалось. Кому – тихий садик дедушки на окраине города, где скоро поспеет сочный крыжовник. Кому – занятия в школе, где остались привычные классы, в которых никогда не качаются парты. А кто вспомнил и предостережения родителей: «Подумай прежде как следует. Флот – это тебе не шуточки!»
«Волхов» прилегал на борт, над его палубой несло водяные смерчи, и пена, похожая на разорванные капустные листья, еще долго лежала на трапах, гневно пузырясь и вскипая. Юнги удивились бы, узнай они, что служба погоды флота в эти дни штормов не отмечала. «Свежий ветер», – вот о чем говорила шкала Бофорта.
Обед был выдан роскошный: рисовая каша с изюмом, компот с черносливом. Однако напрасно старались корабельные коки – все полетело за борт, на прожор рыбам. Зато житье настало для тех, к кому море оказалось милостиво. Посмеиваясь, ели за десятерых. Мазали хлеб маслом толщиной в палец. Выдували по кастрюле компота и гуляли по трюмам, говоря небрежно:
13 
