очень нудно 
219 
– Он скрылся, ваше императорское величество!
– Вот видите, – мстительно заметил Николай. – Он скрылся… Так что вопрос о невменяемости еще подлежит рассмотрению. А моих верных слуг нельзя называть сумасшедшими только потому, что так говорят врачи. Врачи ведь – интеллигенты, а вся интеллигенция, я знаю хорошо, меня не любит и давно желает мне зла…
Доскажем эту историю (нами не выдуманную) до конца. После соломонова решения царя Подгоричани обнаружился в объятиях известного погромщика, ялтинского губернатора Ваньки Думбадзе, и заодно с этим извергом творил погромные неистовства (опять-таки – «по высочайшему повелению»). Умер же он действительно в буйном отделении, где, обладая нечеловеческой силой, ломал в куски дубовую мебель.
Закрыла ему глаза и проводила в последнюю дорогу одна женщина, лица не открывавшая. Но, говорят, это не была Додо Попова.
После его смерти выяснилось, что он не был и графом Подгоричани тоже, – просто мещанин Сашка Ващук, пройдоха и авантюрист, каких было немало тогда на русской земле… С ним покончено!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не веря уже никаким манифестам, князь Мышецкий отдыхал от них на климатической станции в Монтрэ, в горном кантоне Швейцарии, на берегу чудесного Женевского озера. Спасибо Ениколопову, – он был действительно человек очень опытный: границу перескочили так, что даже не заметили, когда Россия кончилась… И не было теперь Уренска с его тревогами и воззваниями, не торчала в окне с утра пораньше труба бунтующего депо.
Хорошо, ласково, тихо…
– Князь, – спросил его Ениколопов, – а вы что-нибудь имеете более весомое, помимо звания камергера?
– Как понимать вас, Вадим Аркадьевич?
– Понимайте меня всегда примитивно, как и в данном случае… Я спрашиваю – есть ли у вас деньги?
– Нету.
– Ну что ж, – хмыкнул Ениколопов, довольный. – Партия эсеров не бедна – она прокормит и одного камергера.
– Почему вы оскорбляете меня, Вадим Аркадьевич?
– Помилуй бог: правда насущная не есть оскорбление…
Конечно, Мышецкий даже не мог догадываться, каким великолепным козырем выкинул его перед своей партией Ениколопов: нечасто в сети эсера попадались губернаторы и камергеры, сидящие на их шеях, как приживалки… На всякий случай Ениколопов содержал князя по-княжески – в роскошном пансионе, с надписью над входом: «Местным жителям швейцарцам вход воспрещен». Боясь влезть в неоплатные долги, Сергей Яковлевич просился в Люцерн, где пансионы стоили намного дешевле.
– Стоит ли мусорить по Европе? – отвечал Ениколопов. – Живите, пожалуйста, здесь. Сезон «бояр-рюсс» как раз в разгаре!..
В печальную минуту жизни, возвращаясь из отеля после вкусного обеда, Сергей Яковлевич в углублении цветущей веранды заметил свою светскую знакомую – Анну Павловну Философову, известную феминистку, поборницу Бестужевских курсов, вдову прокурора империи; муж ее, желчный правовед, сажал народовольцев в тюрьмы, а добрейшая Анна Павловна устраивала им побеги из тюрем…
Избежать встречи было невозможно, и Мышецкий приблизился к руке почтенной матроны русского феминизма.
– Анна Павловна… Ах, Анна Павловна, – сказал он и, не выдержав наплыва воспоминаний, заплакал.
Старуха, не вставая с кресел, привлекла его к себе, поцеловала в лоб и ласково отпихнула, всматриваясь:
– Ну как же можно, князь? Вы сущее дитя… Где же ваша честь и дворянское достоинство? Как могли вы решиться на то, чтобы стать президентом какой-то глупой республики?
– Это ложь газетчиков… Я был только губернатором. Поверьте мне, Анна Павловна! «Награды нет для добрых дел, любовь и скорбь – одно и то же, но этой скорбью кто скорбел, тому всех благ она дороже…» Верите ли?
– Верю. Но вами управлял какой-то странный Совет. Вернитесь же обратно, князь: вы обязаны оправдаться в Петербурге.
– Ах, как я устал оправдываться…
– Вы атеист? – спросила госпожа Философова.
– Я верую, Анна Павловна.
– Так верьте в доброе начало. Служите добру!
– Анна Павловна, назовите мне тот прекрасный департамент добродушного министерства, где бы я смог служить только добру!..
Ениколопов остановился поодаль, и Сергей Яковлевич заметил, что эсер прислушивается. Позже он спросил:
– А вы, князь, обратили внимание, как эта жаба разговаривала с вами? Говорила так – лишь бы отвязаться от вас!
– Почему вы так решили об этой почтенной даме?
– Это не я так решил, это дело для меня давно решенное.
219 
