17 
Сочувствие? Она покачала головой. Нет, не сочувствие. Это было совершенно невозможно. Разве может он ей сочувствовать, пытаясь одновременно опорочить имя Томаса? Ведь это все равно что нанести личное оскорбление ей, Кари Стюарт.
Постаравшись взять себя в руки, она проговорила ровным голосом:
— Не беспокойтесь, мистер Макки, я хорошо знаю, что такое страдание. Знаю, что чувствуешь, когда тебя вызывают в морг на опознание трупа. Знаю, что такое смотреть на холодное тело, узнавая в жертве нелепого дорожного происшествия собственного мужа. А вы не знаете… Не знаете, какой это был человек, но все равно пытаетесь… О господи! — Голос ее сорвался, и глаза защипало от слез. — Да выпустите же меня наконец!
Она не хотела плакать. Ни перед кем. Уж, во всяком случае, не перед ним. Однако несмотря на это, слезы боли и гнева мгновенно наполнили ее глаза. Кари наклонила голову, чтобы скрыть их.
Нет, это было выше его сил. Он заранее знал, что ему предстоит нелегкая миссия. Но увидеть себя в роли опереточного злодея… Ну почему именно ему выпало измываться над бедной женщиной, которая и без того уже достаточно выстрадала? И выглядела такой беззащитной, такой одинокой…
Чертов Уинн! Надо же быть таким скользким сукиным сыном — дал дуба, и взятки с него гладки. Наломал дров и испарился! А расхлебывать теперь ей! Будь этот проныра сейчас жив, Хантер, наверное, был бы к нему чуть более снисходителен. Теперь же, глядя на светлый нимб волос вокруг прекрасной головки молодой вдовы, прокурор ненавидел ее презренного покойного супруга всей своей прокурорской душой.
Его пальцы, державшие тонкое запястье Кари, побелели от напряжения. Опомнившись, Хантер Макки ослабил хватку, но руки ее не выпустил. Почувствовав свободу, женские тонкие пальчики, сжатые в крохотный кулачок, тоже расслабились. Эта изящная ладошка словно заворожила его. Больше всего на свете ему хотелось прижать ее к своим губам и держать так до тех пор, пока сердце его не забьется наконец спокойно и умиротворенно. Он мысленно представил себе, как разгибаются эти тонкие пальчики, как его губы прикасаются к белому запястью, скользят вверх…
Не вполне сознавая, что делает, Хантер поднял свободную руку и украдкой поймал пальцами непослушный светлый локон. На ощупь ее волосы оказались именно такими, какими он их себе представлял, — мягкими, шелковистыми. Ему захотелось взять эту гриву в охапку и зарыться в нее лицом, чтобы губами ощутить их восхитительную мягкость и шелковистость.
Однако, пересилив себя, он опустил руку. Кари, кажется, даже не заметила этого мимолетного прикосновения. А если бы заметила, то, наверное, содрогнулась бы от омерзения. На этот счет у него не было никаких сомнений. Каким бы мерзавцем ни был ее муж при жизни, для нее он все равно оставался святым.
И ему, Хантеру Макки, уготовано судьбой низвергнуть этого идола с пьедестала. Хорошо, он откроет ей глаза. Но сам-то кем в ее глазах предстанет? Участь гонца, приносящего дурные вести, общеизвестна.
— Я не хотел заставлять вас страдать. — У него не было ни малейшего намерения повторять эти слова, тем более с таким сокрушенным видом и таким проникновенным шепотом, да к тому же слегка поглаживая большим пальцем внутреннюю сторону ее запястья.
Тем не менее шепот его был услышан, и Кари снова посмотрела ему в лицо. Яростный взгляд ее зеленых глаз был красноречивее самых гневных слов.
— До свидания, мистер Макки, — холодно произнесла она и резко выдернула руку. На сей раз ему не оставалось ничего иного, как отпустить ее.
Сжав губы в жесткую линию, он отступил в сторону и распахнул перед ней дверь. Откинув назад волосы и гордо расправив плечи, Кари прошествовала мимо.
Хантер вышел в коридор и проводил ее взглядом.
Даже если бы высшие силы даровали прокурору возможность самому создать женщину его мечты, ему вряд ли удалось бы придумать что-либо более совершенное. Ее сложение представлялось просто идеальным. Она была совсем тоненькой и в то же время на редкость женственной. Округлые ягодицы упруго ходили под юбкой, груди заметно поднимали лиф платья. О да, он заметил их, а заметив, не мог оторвать от них глаз, молчаливо проклиная себя за распутные мысли. Эти запретные мысли беспощадно терзали его разум, словно нечистый заставлял его думать о формах, цвете, упругости и вкусе ее тела.
Туфли на шпильках и шелковые чулки делали ее длинные ноги просто бесподобными. От них можно было запросто сойти с ума. О чем он только что думал? Ах, да, о чулках. Хантер точно помнил, что они были шелковыми. Он мог почти наяву ощутить гладкое тепло этих обтянутых шелком ног — стоило только чуть-чуть напрячь воображение. Изящные изгибы божественных икр и бедер словно сами просились в его руки.
17 
