2 
Бывало, сцеплялись до скандала. И всегда побеждала младшая. Она обвязывала голову полотенцем, демонстративно пила тазепам и уходила в свою комнату.
Квартира у них была, по старым временам, просто супер. Три отдельных комнаты, большая кухня, две лоджии. Прекрасная учительница и классный хирург были в их районе элитой. Никто с этим не спорил. Тогда еще ценились и ум, и профессия.
Года через три-четыре после смерти мужа и сына за ней начал ухаживать старый поклонник, тоже, кстати, из времен студенческого театра. В том самом «Дяде Ване» он играл бедного помещика Телегина. Он удивительно искренне и смешно произносил слова: «Я, ваше превосходительство, питаю к науке не только благоговение, но и родственные чувства…» При этом он вытягивал тонкую шею из воротничка и приподнимался на цыпочки.
Он был холост и любил ее, как он говорил, с младых ногтей. И временами… Временами… Ей приходила в голову грешная мысль. Но дочь впадала в остервенение при одном слове о материнском поклоннике. В общем, она, дочь, и разрушила этот трогательный старый роман. И долго потом поминала матери «этот стыд накануне шестидесяти лет». Это оттого, что она одинока, жалела мать свою дочь. Есть порядок вещей: старой матери не положено обзаводиться мужчиной раньше молодой дочери.
Но дочь, как сказали бы в старину, никто за себя не брал. Это была для матери боль, даже больше – страдание.
А тут еще принесли коммунальные платежки. Полный разбой, как тут можно бросить работу? А где найдешь ту, где платят больше?
Выяснилось однако: работа круче была.
Она и стала няней трех детей у очень, очень, очень богатых людей. Вот когда она поняла все про свою квартиру. Ее огромная интеллигентская квартира была, как теперь говорят, полным отстоем.
Она как филолог всегда задумывалась над истоком слов, задумалась и над этим. Отстой. Полезла в Даля. Нашла то, что хотела. Отстой – это гуща, осадки, подонки, отсед. Она – осадок. Ну еще бы! Хотя она и без Даля думала сделать ремонт. Откладывала на это деньги. Но каждый раз: «Мама, мои сапоги уже никуда»; «Мама! Ты что собираешься подарить мне на Новый год? Знаешь, есть потрясающий кожаный пиджак…» И так далее. Серые обои. Выпавшие из ранее роскошного букового паркета пластинки. Сортир старый, одна его заслуга – смывал говно.
Теперь она живет в доме из зеркал и мрамора, но где нет ни одной самой завалященькой книги. Столовая, переполненная хрусталем, но едят в кухне с пластмассовых лоточков, привезенных из магазина. Хозяин сам покупает себе копченую курицу и рвет ее руками на глазах у всех, роняя клочки. Курица пищит на зубах как живая. Но уж когда приходят гости, жуют исключительно под приглашенных певиц.
Ей платят в четыре раза больше, чем в школе. За работу от утра и до утра. Днем развезти детей, потом с ними позаниматься, потом уложить их спать, посидеть с каждым – это условие хозяина – для подведения итогов дня и постановки задач на завтра.
В ее конуре, где пол мраморный и стены тоже, у нее нет даже радио и холодно. Хотела принести свое одеяло и приемник – не разрешили. Во-первых, от радио им посторонний шум, во-вторых, «вам для вашей работы не надо лишней информации, у вас другая задача, а с одеялом вы можете внести инфекцию».
Конечно, дочь от денег стала лучше. Она передает дочери деньги по дороге, прямо из окна машины. Однажды при этом оказался хозяин: ему надо было ехать в спорткомплекс, а ей забирать оттуда детей. Тут-то и подошла дочь. Он открыл дверь и проследил этот стыдный жест передачи денег в конверте.
– Дочь? – спросил он. – Такая большая и красивая, а все сосунок. Да?
Он вышел и проводил дочь через дорогу.
Она видела, что рука его скользнула в глубь одежд дочери, увидела кокетливое увертывание дочери, услышала ее смех. Вот они скрылись за газетным киоском. «Что он себе позволяет?» – думала она как-то странно, верхним, каким-то даже потолочным умом. Нижний же, тот, что отвечал за выпавшие паркетные дощечки, придумал другую мысль: она ему понравилась, он поможет ей с работой. Но его все нет и нет, господских детей пора забирать с занятий, а у нее так стремно на душе, и опять и снова хочется спать, спать, спать.
От стремности у нее есть седуксен (он же годился и для засыпания). Сейчас ей нужна всего одна таблетка – от мысли, куда они делись – дочь и хозяин. Она достает таблетки. Косые, кривые руки рассыпают их на сиденье. Придут дети. Не дай Бог, возьмут в рот. Она ищет таблетки и заглатывает их одну за другой. Слышит какой-то неизвестный ей смех дочери. Как странно, она забыла, какой он у нее настоящий. Таблетки запали между сиденьями, и она торопится. Сколько их там было, она не помнит, и сглатывает их, сглатывает… И снова смех дочери, такой сытый, довольный. Хозяин газетного киоска, где они пристряли, почему-то стоит под дверью. Ему надо отлучиться, думает она. И снова смех. Откуда? Из киоска или из-под земли? Спать хочется, но надо бы выйти, вдохнуть воздуха и сказать хозяину, что уже время. Шофер, надвинув на лицо кепку, спит сладко-сладко. Он лучше знает хозяина, когда тому возвращаться и прочее. А где же дочь? Ведь смех рядом.
2 
