30 
— Буду следить за твоими статьями, — сказала Лилли, садясь в машину.
— Лилли…
— Прощай! Береги себя. — Она торопливо захлопнула дверцу и сорвала машину с места, прежде чем он успел еще что-то сказать.
Больше они не виделись вплоть до вчерашнего дня, когда она заметила его на другой стороне Главной улицы в центре Клири. Датч невольно налетел на нее, когда она вдруг застыла на ходу.
— Что там такое?
Тирни как раз открывал дверцу своего «Чероки», когда случайно бросил взгляд в ее сторону. Он пригляделся внимательнее. Их взгляды встретились, они оба замерли.
— Бен Тирни, — рассеянно ответила Лилли на вопрос Датча. А может быть, просто произнесла вслух имя, не дававшее ей покоя последние восемь месяцев.
Датч проследил за ее взглядом. Тирни по-прежнему стоял на другой стороне улицы — одна нога в машине, другая на мостовой — и смотрел на Лилли, словно ожидая от нее некой команды насчет того, что ему делать.
— Ты знаешь этого парня? — удивленно спросил Датч.
— Я с ним познакомилась прошлым летом. Помнишь, я спускалась на байдарке по Французской Стерве? Он был в группе.
Датч толчком открыл дверь в адвокатскую контору, где им предстояло подписать документы о продаже коттеджа.
— Мы опаздываем, — сказал он и втащил ее внутрь.
Когда они вышли из конторы через полчаса, Лилли невольно окинула быстрым взглядом Главную улицу в поисках черного «Чероки». Ей хотелось хотя бы поздороваться, но ни Тирни, ни его джипа не было видно.
И вот теперь он сидел в четырех футах от нее, а ей трудно было встретиться с ним взглядом, и она не знала, что сказать. Ощутив на себе его упорный взгляд, она заставила себя поднять глаза.
— После того дня на реке я несколько раз звонил тебе в редакцию в Атланте.
— Твои статьи не подходят нам по профилю.
— Я звонил не для того, чтобы пристроить статью в журнал.
Лилли отвернулась и посмотрела на пустой камин. Этим утром она своими руками выгребла из него золу. Теперь ей казалось, что это было много лет назад.
— Я знала, зачем ты звонишь, — тихо призналась она. — Вот потому-то и не отвечала на звонки. По той же причине я не могла встретиться с тобой в тот день после экскурсии на байдарках. Я была замужем.
Тирни встал, обогнул кофейный столик и сел рядом с ней на диван. Сел так близко, что ей пришлось на него посмотреть.
— Но сейчас ты уже не замужем.
* * *
Уильям Ритт поднял голову и улыбнулся своей сестре, убиравшей со стола его пустую тарелку.
— Спасибо, Мэри-Ли. Рагу было отменное.
— Я рада, что тебе понравилось.
— Я тут подумал: а не ввести ли нам фирменное блюдо в обеденное меню в аптеке? Свое на каждый день недели. Субботний мясной рулет. Пятничные пирожки с крабами. Ты готова поделиться своими рецептами с Линдой?
— Это мамины рецепты.
— Ну, допустим. Но ведь ей уже все равно, поделишься ты ими или нет.
Любому другому такие слова показались бы бесчувственными и жестокими, но Мэри-Ли знала, почему Уильям так говорит, и не могла его винить. Их родители умерли, но дети по ним не горевали. Отец их отличался феноменальным равнодушием, мать — безудержным эгоизмом.
Отец был человеком суровым и замкнутым. Каждое утро он вставал до рассвета и спускался с горы в городскую автомастерскую, где работал механиком, домой возвращался к ужину, который методично поглощал. Он ворчливо и скупо отвечал на прямые вопросы, но помимо этого ему нечего было сказать членам своей семьи, разве что попрекнуть или выбранить. После ужина он принимал ванну, уходил в свою спальню и закрывал за собой дверь, наглухо отгораживаясь от близких.
Ничто на свете не доставляло ему удовольствия, кроме овощей на огороде, которые он сажал и выращивал каждое лето. Это была его единственная радость и гордость. Мэри-Ли было семь лет, когда отец увидел, как ее любимый домашний кролик объедает листья с кочана капусты. Он свернул шею кролику прямо у нее на глазах и заставил жену зажарить его на ужин. Когда он в один прекрасный день умер от инфаркта, рыхлив мотыгой грядку, Мэри-Ли сочла это своего рода возмездием.
Их мать страдала ипохондрией и вечно жаловалась. Своего мужа она за глаза называла неотесанным мужланом. Сорок лет она старалась довести до сведения каждого, кто хотел слушать, что вышла замуж за неровню, человека много ниже себя по положению. Собственное несчастье стало смыслом ее жизни, и ни для чего другого места не осталось.
30 
