очень нудно 
120 
Сергей Яковлевич угрожал, но и сам трусил: точного закона об охране лесов не было. Правило же напоминало дышло: куда повернешь – туда и вышло. Лесохранительный комитет (вор на воре) при казенной палате знал, что угрозы Мышецкого законом не подтверждены.
Мужики с 1861 года сводили леса под корень, выручку быстрехонько пропивали всем миром, а потом сами же плакались, что нечем стало избу подновить. Дворяне – те жили по королевскому принципу: после нас хоть потоп; они – как дикие кочевники: поживут, разворотят все вокруг себя и бросят.
Теперь аукнулось! Мужика, вырубившего колоду для гроба, разоряли вконец сотенным штрафом и пускали с семейством по миру. А помещикам продолжали отпускать право на рубку и расчистку многих десятин леса на песчаных почвах.
По всей Уренской губернии образовались обширные котлованы сыпучих песков, наступавших на засеянные поля…
– Вспомните! – бушевал Мышецкий. – Не вы, так дети ваши еще не раз меня вспомнят. Будет здесь новая Сахара, еще наездитесь на верблюдах!..
С разливом реки дворяне сразу же бросились раздобывать себе деньги. На пристани толклись откупщики и перекупщики, люди тароватые, наезжие, с монетками вместо сердца. Им ровным счетом плевать: будет здесь Сахара или не будет, лишь бы купить подешевле, а продать подороже.
Сергей Яковлевич повесил у себя в кабинете почвенную карту Уренской губернии. Казенная палата могла теперь разрешать вырубку леса только по утверждению вице-губернатора. В некоторых уездах Мышецкий пошел еще дальше и возложил на землевладельцев подсадку лесных пород, укрепление раскорчеванных участков шелюгой и дерном.
Сущев-Ракуса пригляделся к этому делу и предупредил:
– Не сломайте себе шеи, князь! Лес – это деньги. Дворянство сильно обеднело и не позволит щипать себя дальше. Вы местный вице-губернатор, но вы не местный помещик…
– Почему вы это мне говорите, Аристид Карпович?
Жандарм слегка помялся:
– Не хочу пугать вас. Однако… умный вы человек и должны понять. Конкордия-то Ивановна ведь живет лесом!
Мышецкий оторопел: вот об этом-то он как раз и забыл, а ведь расчеты за хлеб с Мелхисидеком еще не закончены.
– Благодарю вас, Аристид Карпович, но я думаю, что все обойдется…
И вот он снова у этой женщины: Монахтина мила, очаровательна, нарядна, но сосредоточенна. В комнатах ее стоит приторный запах духов, окна затянуты от мух бриз-бризами.
– Князь, – спросила она, выбрав удачный момент, – что вы так ополчились против салганов?
Мышецкий не ответил ей ни да, ни нет, но в голове этой женщины уже началась бойкая работа. Глаза ее обострились.
– Кстати, – напомнил Сергей Яковлевич, – я слышал, что вы тоже продаете свой лес? Кажется, в Запереченском уезде?
Конкордия Ивановна удивилась:
– Кто это вам сказал? Ничего подобного.
– Вот как?
– Я его куплю, – ответила Монахтина и стала разливать чай…
Прощаясь, он нагнулся к ее руке, а Конкордия Ивановна поцеловала его в лоб.
– Меня окружают сплетни, – сказала женщина с грустью. – И потому я прошу вас, князь: доверяйтесь в отношении меня исключительно своим наблюдениям. Поверьте, что с вами я абсолютно искренна!
– Я верю, – и Мышецкий успокоился.
Влахопулов последние дни ничем не проявлял себя: раскис и будто замер в ожидании. Пропадал на телеграфе, пить стал больше обычного, нос его совсем превратился в сливу. Не раз спрашивал, как повесили «масона».
Однажды он честно признался:
– Чувствую, Сергей Яковлевич, что я вам уже мешать стал. Потерпите… Вот уберут меня отсюда, тогда можете хоть всю губернию перенести на другое место! Только дайте мне уйти из Уренска спокойно…
В один из этих дней Мышецкий поехал по делам в пароходство, а когда вышел из конторы, кучера не было на козлах: видно, убежал квбсы пробовать. Сергей Яковлевич решил подождать его, уселся в коляску.
Прошел мимо мужик в сапогах, нещадно избивая простоволосую красивую молодку; следом бежал народ, смеялся.
– Ты чего бьешь ее? – вступился Мышецкий.
– Да вот, господин ласковый, гоню домой свою суку. Три дня скотина не кормлена, а она, подлая, на пристанях с бурлаками ночует, пиво пьет с ними… Насилу сыскал!
– Ну-ну, – сказал Мышецкий. – Только бить на улице нехорошо, брат!
Потом остановились две хорошенькие гимназисточки, одна из них сказала другой по секрету:
– Так ты смотри, Олька, не проговорись: эту ночь я у тебя ночевала… Если спросят – не ошибись!
120 
