7 
Мышецкий, не дочитав, разодрал письмо наискось, бросил в корзину клочки:
– Боже, как глупы еще люди! Только из календаря и узнаю, что живем в двадцатом веке. Ну, что еще?
Лакей кашлянул и объяснил, что пристав Невской части уже с утра терпеливо дожидается внизу пробуждения князя.
– Что ему? – Мышецкий отхлебнул кофе, поморщился: – Ну, ладно. Проси…
Скинув на пороге мерлушковую шапку, вошел пристав – дяденька крупный, сытый и ласковый. Поклонился учтиво:
– С приездом вас… Каково, князь, в Европах-то?
– Давайте, – ответил Мышецкий. – Что там у вас ко мне?
Новенький портфель, скрипя грубой кожей, с трудом растворился, и пристав по самые локти надолго застрял в его глубинах. Шарил там, шарил…
– Ага, вот оно! К сожалению, князь, – выговорил он с прискорбием, – я вынужден исполнить неприятное поручение.
– Не огорчайтесь, – улыбнулся Сергей Яковлевич. – Надо же мне почувствовать себя и дома!
Пристав протянул ему лист бумаги:
– Придется вам, князь, быть сегодня на Гороховой, два. Желательно в полдень…
– Не могу-с! – быстренько ответил Мышецкий.
– Но о том просит вас лично помощник градоначальника его превосходительство Фриш!
– Владимир Эдуардович? – Положение осложнялось. – А что ему надобно?
– Извольте расписаться, князь.
Сергей Яковлевич целомудренно отвел глаза от бумаги:
– Я лишь недавно вернулся в любезное мне отечество и, надеюсь, еще не мог совершить ничего предосудительного?
– Извольте, князь, – настойчиво канючил пристав. – Извольте расписаться…
– Оставьте меня! – гневно выкрикнул Мышецкий. – Все-таки я не дворник, обязанный отзываться на свистки из полиции…
Раскурив папиросу, он бросил спичку на ковер:
– Что вы держите эту филькину грамотку? Спрячьте… С каких это пор чиновников министерства внутренних дел стали таскать по каталажкам?
Пристав нагнулся, чтобы поднять спичку, и звонко чихнул.
– Видать, от солнышка, – заметил он смущенно, растрясая громадный плат в кулаке…
Мышецкий сел и, выждав с минуту, спросил спокойнее:
– Зачем я понадобился Владимиру Эдуардовичу? Ведь ему же, наверное, известно, что сегодня я должен представляться его императорскому величеству по случаю отъезда.
Звонко щелкнули замки на портфеле. Пристав подтянулся:
– Ваше сиятельство, я здесь ни при чем, но… Время-то, сами посудите, какое!
– Так. Ну и что же?
– Вспомните: может, в банкетах принимали участие? Или знакомых кого не поостереглись?
– Глупости! Я встречался, за эти дни с людьми солидными, облеченными доверием власти. Образ мыслей этих уважаемых людей…
Он замолк. В памяти отчетливо возникла сумятица ресторана и он сам, что-то в открытую проповедующий. «Какая подлость!» – решил он, быстро покраснев.
– Нехорошо, – сказал Сергей Яковлевич приставу. – Так и передайте его превосходительству, что князь Мышецкий очень недоволен. Я вполне заслуживаю доверия власти, которая и подняла меня на высокий пост!
Кофе уже давно остыл, настроение было сильно испорчено, и Сергей Яковлевич неожиданно ожесточился:
– Я вас более не держу. Мне нужно быть в Петергофе…
Пристав откланялся, но Мышецкий еще долго не мог успокоиться. Вышагивал по кабинету, задевая мебель длинными ногами. Потом умылся, посвежел, ладонью промассажировал себе живот (легкая гимнастика по принципу профессора Лесгафта). Пора было приступать к обязанностям делового человека…
Сергей Яковлевич вышел из кабинета.
– Мой друг! – позвал он лакея. – Мне одеваться. Темляк на шпагу, тот – серебряный. Да мундир, что от Буланже привезли на прошлой неделе… Быстро!
Внимание его привлек шум в передней. Мышецкий перегнулся через перила и увидел, что лакей не пускает с крыльца какого-то странно одетого человека.
– Что там? – спросил он.
– Да вот, ваше сиятельство, – донеслось снизу, – бродяга тут… до вашей милости просится!
– Так пропусти же, – распорядился с высоты Мышецкий.
Вскоре послышался надсадный кашель, и в кабинет без робости вошел пожилой человек: редкая бородка, впалые щеки, печальные глаза больного. Медленно стащил он с головы крестьянский треух, из которого выпал карандашик.
– Спасибо, что вы за меня вступились, – просто сказал посетитель. – «Лакеи вообще люди не щедрые, но гаже всех из них усердные!»
Мышецкий усмехнулся: в этом человеке он сразу обнаружил какое-то подкупающее достоинство. Быстро нагнулся князь из кресла и поднял уроненный карандашик, опередив старика.
7 
