Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
98 
2
Самое удивительное было то, что капитан Дремлюга все это время стоял за дверью. Однако у жандарма хватило ума сделать вид, будто он ничего не слышал. Святым притворился.
– А-а, господин Криштофович, – сказал Дремлюга, с подчеркнутой вежливостью пропуская мимо себя статистика.
– Садитесь, – сказал Мышецкий жандарму. – Кажется, я вас долго заставил ждать? Извините…
– Совсем нет, – благодушничал жандарм, наблюдая за смущением вице-губернатора. – Я ведь понимаю – у вас мужицкие дела сейчас. А у нас – свои дела.
Мышецкий сразу решил поставить все на свои места.
– Ошибаетесь! – сказал он. – На этот раз мы занимались вашими делами. Я предостерег господина Кобзева от увлечений, которые не должны быть свойственны его почтенному возрасту.
– Да-да, – вяло откликнулся жандарм. – Мы уже знаем, что у Будищевых и на бойнях была потасовка…
Сергей Яковлевич раскурил папиросу, разогнал перед собой табачный дым, чтобы видеть лицо собеседника.
– А вот в депо, – сказал он с умыслом, – демагогия Штромберга не имела успеха! Чем вы объясняете это?
– Не улавливаются, – кратко ответил Дремлюга.
Мышецкий понял, что жандарм страдает при упоминании о рабочих депо, и решил пощадить его до поры до времени:
– Ну ладно. Что там у вас?
Дремлюга обрадованно изложил перед ним суть своего прихода: обвинительное заключение подписано, нет только палача. Есть, правда, один (и весьма толковый) – некий Шурка Чесноков, но его надобно выписывать из Казани. Гонорар палачу – само собой, но вот еще прогоны…
– А он, ваше сиятельство, так зазнался, что теперь только в мягком вагоне ездит, собака этакая!
– Но при чем же здесь я? – спросил Мышецкий. – Мне-то какое дело до вашего Шурки!
– Посодействуйте, – ласково сказал Дремлюга. – Расходы немалые…
Сергей Яковлевич полистал ведомость:
– Странно, что у вас расчеты с агентурой пестрят цифрой «3». Смотрите: тринадцать… двадцать три… Нарочно?
Дремлюга густо хохотнул, и шрам на его лице наполнился бурой кровью:
– Это Аристид Карпыч… Доносы-то он любит, но терпеть не может доносителей. Вот, в память об Иуде, всегда тридцать три сребреника вспомнит!
– Ну и юмор же у вас, – заметил Мышецкий.
– Какой уж есть…
Сергей Яковлевич сдернул с носа пенсне:
– Так что же, собственно, привело вас ко мне?
– Палача надо, ваше сиятельство.
– Глупости! Выпишите этого Шурку, и баста!
– Дополнительные расходы потребны. Потому и беспокоим ваше сиятельство. Ведь Шурка даже пива теперь не пьет…
Мышецкий в раздражении отшвырнул от себя бумаги:
– Слушайте! Иногда надо и постыдиться перед миром… Я столбовой дворянин, а когда был студентом, то премило катался в третьем классе на верхней полке. И, как видите, ничего – от стыда не сгорел!
Дремлюга подсластил княжескую скромность:
– Вы же благородный человек, ваше сиятельство. А Шурка-то из грязи да прямо в князи…
Жандарм понял, что ляпнул лишнее, но было уже поздно.
– Вон! – заорал Мышецкий. – Вон отсюда, мерзавец!..
Ровно через три минуты, весь в мыле, как запаренный конь, прилетел Сущев-Ракуса, сразу заговорил:
– Князь, простите, князь. Ведь он сдуру, не подумав… Уж я учу его, учу. Ей-ей, князь, он и сам испугался… Что угодно просите, князь. Только сердца на нас не имейте. Мы и так несчастные люди! Всюду – презрение. Ежели еще и вы… Князь, простите! Ведь Дремлюга-то плачет…
Мышецкий сумрачно помолчал, потом стал отходить:
– А что, правда, плачет?
– Прикажу – заплачет. Простите, голубчик… а?
– Никогда не видел плачущего жандарма.
– А хотите посмотреть? Пусть попробует не заплакать…
Сергею Яковлевичу это надоело:
– Ну и ладно. А мягкий вагон для вашего Шурки заказывайте сами. Моя фирма таких расходов не учла! Если угодно, можете к Симону Геракловичу обращаться: он комфорт ценит более меня.
В самый разгар этого разговора вошел обеспокоенный Огурцов и доложил, что в присутствие прибыла княгиня. Мышецкий, сразу почуяв неладное, выскочил из кабинета. По лицу Алисы он понял: дома что-то случилось.
– Serge! – кинулась к нему жена. – Только ты… умоляю. Наш мальчик умирает… Спаси, Serge, спаси!
И наступили тяжелые дни. Князь Афанасий был до этого отменно здоров, уже ползал по полу, и вдруг… Мышецкие были растеряны: детских врачей в Уренске не числилось. А другие никак не могли доискаться до причины болезни.
Врачи тоже выглядели конфузно; ребенок все-таки губернаторский, и от его выздоровления зависел их врачебный престиж в провинции. «Кажется, круп, – пожимали врачи плечами, – круп, осложненный дифтеритом, занесенным с улицы…»
98 
