14 
Будь Соломин алкоголиком или ханжой, его, наверное, умилил бы ухоженный вид кабаков и храмов божиих — эти строения резко выделялись на общем мерзостном фоне запустения. Но в этот фон удивительно вписывались и памятники командору Берингу, уплывшему с Камчатки к берегам Америки, и геройским защитникам Петропавловска в Крымской кампании, когда жители отразили нападение англо-французской эскадры… Камчатка, как это ни странно, имела славное боевое прошлое!
— Ну что ж, — сказал Соломин сам себе, — существует только один способ начать — это взять и начать…
Утром он занял место в канцелярии присутствия.
— Странно! Когда во времена Екатерины в Петропавловск приплыл Лаперуз, жители дали в его честь бал — самый настоящий, с пальбою из пушек и музыкой. Я попасть на бал не рассчитывал, но со мною никто даже толком не поздоровался…
Свое недоумение он выразил пожилому чиновнику канцелярии Блинову, который ответил, что Лаперуз тут ни при чем:
— Бывало, не успеешь имя-отчество начальника затвердить, как вдруг — бац! — его на материк, шлют нового. А новый-то приплыл, наорал на всех, так что мы обкламшись ходим, потом соболей чемодана два нахапал и — туда же… яблоки кушать. А мы тут загораем… Так еще подумаешь — стоит ли здороваться?
Это было сказано чересчур откровенно, и Блинов, опрятный чинуша, вызвал у Соломина симпатию.
— Но покойный-то Ошурков долго у вас пробыл.
— Знал, с кем дружбу водить.
— С кем же? — притворился Соломин наивным.
— А хотя бы с Расстригиным… Чем плох?
— А чем он хорош?
— Да тем и хорош, что плох, — намекнул Блинов. — Мимо него ни одна чернобурка на аукцион не проскочит… Извольте знать, сударь, что на Дальнем Востоке нет Мюра и Мерилиза, как в Москве, нет и Елисеева, как в Петербурге, зато есть Кунст и Альберс во Владивостоке, а эти магазинщики понимают, сколько шкур спускать с нашей Камчатки…
Так. Один факт есть. Пойдем дальше:
— Ну, а чем знаменит Папа-Попадаки?
— Этот по бобрам ударяет… чикагские господа очень уж до наших бобров охочи. Папа и семью в Чикаго держит… Кое-что уже прояснилось. Андрей Петрович сказал:
— Господин Блинов, вы, я вижу, человек прямой. Ведь не может быть, чтобы вас такое положение устраивало?
Блинов и ответил ему — откровенно:
— А кому здесь надобно мое мнение? Да и что толку, ежели я, расхрабрившись, писк издам? Тот же Расстригин с Папочкой меня, будто клопа, на стенке распнут… Потому и молчу. Я, сударь, — добавил он, воодушевясь, — уже двадцать лет без передыха вот тут корячусь — и все ради сына! Когда он выйдет в драгоманыnote 4 при дипломатах, тогда… ну, пискну.
— А где ваш сын учится?
— Сережа-то? — расцвел старик. — Уже на третьем курсе в Институте восточных языков во Владивостоке… Не шутка!
— На каком факультете?
— На японском. Вот жду… обещал навестить.
С крыши правления, грохоча, скатилась лавина подтаявшего снега, вызвав лай ближних собак, а потом, не разобравшись, в чем тут дело, лай подхватили соседние псы, и скоро весь город минут десять насыщался собачьим браво-брависсимо. Поразмыслив, Соломин сказал, что надеется избавить камчадалов от засилья местных торгашей.
— Меховой аукцион будет проводиться честно!
Блинов не очень-то деликатно махнул рукою:
— Был тут один такой. Так же вот рассуждал.
— И что с ним потом стало?
— Да ничего особенного. С ума сошел. Когда его увозили на материк, он за каждый забор цеплялся, кричал и клялся, что он этого дела так не оставит…. Матросы его, сердешного, от Камчатки вместе с доской отклеили. С тем и уехал!
— А где он сейчас? Вылечился?
— Сейчас в Петербурге. Тайный советник. Департаментом государственных доходов ведает… Такому-то чего не жить?
Это смешно, — сказал Соломин, не улыбнувшись.
Словно почуяв, что начальник решил взяться за дело, урядник Мишка Сотенный явился сдать ему эти дела. Соломин ожидал встретить ражего дядьку с бородой до пупа и шевронами за выслугу лет до самого локтя, а перед ним предстал бойкий казак лет тридцати со смышленым лицом.
Соломин решил сразу поставить его на место:
— Ты где шлялся эти дни, не являясь ко мне?
Не робея, казак объяснил, что, пока держится твердый снежный наст, он на собаках смотался к Охотскому морю — до деревни Явино, где недавно пропал почтальон.
— Упряжка вернулась, а нарты пустые, был человек, и нет человека. Приходи, кума, любоваться!
14 
