очень нудно 
41 
— Жаль, что нету картинок, — сказал он.
Фельдшер, шаркнув галошами, взболтнул бутылишу:
— Кому налить? Тута ишо осталось… на донышке.
Все были уже пьяны, а алкоголь придавал собранию характер дикой безалаберщины, а личные обиды, подогретые казенным спиртом, виртуозно перемешивались с научными цитатами, вычитываемыми из книг под неутешные рыдания долгогривого дьякона.
Слово опять получил Неякин:
— Кстати, об этих самых извращениях… Мимо этого пройти нельзя! Ведь мы до сих пор не знаем, в порядке ли у Соломина извращение? Опять же кухарку он взял. Она к нему, стерва, бегает. Сколько было начальников на Камчатке, и столько же было кухарок, которые к ним бегали. Ведь не для того же они бегали, чтобы супы им варить…
— Во-во! — заторопился Расстригин. — Я на днях Анфису в угол затолкал и спрашиваю: «Ну, как он… насчет этого?» А она говорит, что ничего похожего и такого даже не ожидала.
— Замецательно! — вскочил Папа-Попадаки. — Я таких ненормальных узе встрецал. Помню, был у нас в Таганроге полицмейстер, который на зенсцын не обрасцал внимания. Но поцему-то обратил внимание на меня. Я тогда зерном торговал, и у меня было два корабля на Азовском море, где водится сладкая скумбрия — ницуть не хузе камцатской лососины. А скумбрию, если зелаете иметь блазснство, зарят так…
— Ближе к делу, — поправил его Трушин.
— Дело было подсудное, а сумаседсый полицмейстер, обративший на меня свое изврасценное внимание, посадил меня в тюрьму. Но я, — поклялся «греческий дворянин», — барзы с зерном не воровал. Просто был сильный шторм, барза сама отвязалась от Таганрога и уплыла прямо в Турцию, где турки не будь дураками, все зерно продали в гредеские Салоники. Но спросите меня — имел ли я— с этой бури хоть одну копеецку?
— Против науки не попрешь, — мрачно заявил Расстригин. — Даже страшно подумать, какие бывают болезни на свете…
Разошлись в первом часу ночи. Плачущего дьякона духовный клир увел под руки, и улицу ночного города долго оглашали рыдания. Потом кто-то, кажется Неякин, стал кричать:
— Ура! Наша берет…
Утром урядник рассказал в подробностях, как проходило совещание в больнице. Соломин велел пригласить Трушина в управление, но прежде доктора на пороге кабинета появился мстительно-торжествующий Неякин.
— Я вас не звал. Зачем пожаловали?
— А посмотреть…
— Ну, посмотрели. Что дальше?
— Интересно же, какие сумасшедшие бывают…
—Вон!
Неякин выскочил на улицу.
Блинов, подоспев, просил Соломина не волноваться.
— Стоит ли вам так отчаиваться? Ведь оттого, что назвали сумасшедшим, вы с ума не сойдете… Знаете, в народе-то как говорят? Хоть горшком назови, только в печку не ставь.
Разговор с доктором Соломин начал ровно:
— Как же вы, сударь, человек гуманнейшей профессии, вдруг влезаете в дрязги и топчете самое святое — науку?
Трушин хотел увести разговор в область психиатрии, оперируя вчерашними терминами, но Соломин резко пресек его:
— Вы это где-нибудь рассказывайте! И не старайтесь казаться наивнее, нежели вы есть на самом деле. Мне давно ясна подоплека дела, которому вы себя посвятили. «Сунгари» не пришел, меня не убрали с поста начальника Камчатки, на что вы так надеялись, а вам после сбора мною ясака стало уже невмоготу от моих законных действий. Вы решили не ждать первого парохода. Зачем, если меня можно устранить от дел гораздо раньше: того, как над Камчаткою повеют нежные зефиры. Вот и придумали этот медицинский выверт с сумасшествием.
Соломин вышел из-за стола, встал подле врача.
— Кому служите? — спросил печально. — Заветам клятвы Гиппократа или золотому тельцу, жиреющему в дебрях Камчатки?
— Чего вы меня толкаете?! — заорал Трушин.
Соломин и не думал его толкать. Он сказал:
— Оставим науку, вернемся к законам, которые вы нарушили. Устранение должностного лица ввиду его психической ненормальности следует производить не в теплой компании за выпивкой без запуски, а в официальном порядке в присутствии прокурорского надзора и не менее трех врачей.
— Перестаньте меня толкать! — снова закричал врач. Соломин не толкал его, но теперь грубо отпихнул:
— Убирайся вон, мерзкая тварь… Ты и тебе подобные уже расточили богатства камчатские. Я не удивлюсь, если узнаю, что все вы давно покумились с иностранцами.
Трушин вдруг пошел на него грудью:
— Не тыкай мне, кретин, а то я тоже тыкну!
41 
