22 
– Естественно. Я проводил часы, разговаривая с членами экипажа, в основном с Сэмом. Этот парень может выдуть больше пива, чем кто-либо из моих знакомых.
Кирстен улыбнулась, услышав имя пилота-ветерана, механика Чарли и его друга с того самого дня, как Рамм уволился из ВМФ и окрестил себя «небесным эквилибристом». Ухудшение зрения заставило Сэма отказаться от полетов, и Демон Рамм уговорил его работать с ним.
– Уверена, у Сэма нашлось для вас немало захватывающих историй, – засмеялась Кирстен.
– А вам он не пересказывал все эти истории, когда вы взялись за книгу?
– В смягченной версии.
– Да. Язык механика не для ваших ушей. – Он остановился и серьезно проговорил:
– Сэм благоговеет перед вами и говорит о вас с восхищением.
Рэйлан видел, что ей это приятно. И только сейчас его поразил очевидный факт: если лучший друг Рамма так уважает его жену, значит, она никак не могла быть помехой счастью Чарли. Значит, это полностью исключало фригидность. Хотя, конечно, трудно представить, как бы один мужчина признавался другому в том, что его жена фригидна.
Так что же на самом деле? Проклятие! Полная неразбериха.
– Скажите, актер, который играет Сэма.., хороший? – спросила она вдруг, прервав его размышления.
– Да, хороший. Настоящий медведь. Но, мне кажется, чтобы играть Сэма, ему чуть-чуть недостает сентиментальности.
– Тогда уж – придурковатости. Хотя за этим он, безусловно, скрывает душу нежную, как у мадонны.
– Несложно догадаться. – Рэйлан рассмеялся. – Уж как этот сукин сын смеялся над моими полетами!
– Для картины вы учились водить самолет?
– Я уже умел летать, а Сэм только рассказал, как выполняются простейшие фигуры.
– Значит, слухи о том, что у вас есть самолет, верны?
– Ну, не «Боинг-707», если вы это имеете в виду. Может, по слухам, у меня ковер-самолет? – улыбнулся он.
– ..и безобразные оргии на высоте тридцать семь тысяч футов, – в тон ему весело добавила Кирстен.
Рэйлан печально взглянул на нее:
– Теперь можно смеяться сколько угодно, а тогда эта история чуть не погубила девушку.
– Актрису?
– Да. – Он остановился, подобрал ракушку и зашвырнул ее далеко в сверкающую воду. – Мы прилетели на съемки той картины в Лондон одновременно, но на разных самолетах. Пресса почему-то забыла упомянуть этот факт. Я встречался с ней лишь однажды в кабинете режиссера, где тогда находилась уйма народу.
Ветер мягко трепал его волосы, но рот был сурово сжат, а взгляд стал серьезным и задумчивым. Куда исчезла его жизнерадостность?
– Когда вся эта чушь попала в газеты, стало ясно, что нас побьют камнями в Хитроу и придется мучиться из-за всей этой шумихи. Ее тогдашний приятель телеграфировал, что у них все кончено. Мать с другого конца Атлантики позвонила и назвала ее шлюхой. Это так подействовало на девушку, что она еще долго не могла работать… Это была ее первая главная роль. Режиссер – хам, которого она боялась до смерти, агенты – хапуги и проходимцы, которым она все спускала.
Рэйлан тяжело вздохнул, долго молчал, затем продолжил:
– Она была так невинна. Она переживала все, что бездумно пишут о ней репортеры. Ублюдки! Она принимала таблетки по утрам, чтобы только подняться, и еще большую дозу по вечерам, чтобы заснуть. Кокаин только способствовал ее паранойе.
Он стоял на сильном ветру и не замечал этого. Волнение, читавшееся на его лице, делало Рэйлана очень красивым. Не было ничего удивительного в том, с какой заботой, нежностью и страстью смотрели на него кинокамеры.
Внезапно осознав, в какое уныние погрузился, Рэйлан оглянулся и поймал на себе пристальный взгляд Кирстен. И в ответ наградил ее одной из своих сардонических усмешек.
– Голливудские страдания!.. Ветер развевал свободную одежду Кирстен. Блузка то надувалась, как парус, то облепляла ее соблазнительные формы.
– Вы очень красивы, вам никогда не приходило в голову сниматься в кино?
Она засмеялась, но ветер унес звук в сторону, и Рэйлану досталось только прелестное выражение ее улыбающихся губ. Ему снова мучительно захотелось ощутить их вкус.
– Вряд ли у меня получилось бы. Я не обладаю ни талантом, ни способностью к самодисциплине.
– Вы не дисциплинированны? Не думаю. Сегодня вы с утра сидели в кресле и несколько часов корпели над одной-единственной страницей рукописи.
– Это другое.
– Почему?
– Потому что глубоко личное. Оно имеет отношение только ко мне и моим словам на бумаге.
22 
