92 
– Бабушка приедет ко мне, мы с ней обговорили, она продает усадьбу, чтоб купить квартиру в городе, а пока будем снимать. Кстати, купить не хочешь?
– Нет! – рявкнул Ипполит. – У меня свои двести пятьдесят квадратов. Недостроенных! Ты с ума сошла. Иди на свое рабочее место!
– Подпиши. Я все равно уйду. Не буду выходить на работу, что ты мне сделаешь? Уволишь по статье? Заведу новую трудовую книжку.
– Не уволю, поняла? И зарплату тебе будут начислять. Не стыдно будет получать, не работая?
– Не стыдно. Ты меня многому научил…
– Дина! – Ипполит подвел ее к стулу, усадил. – Дина, давай поговорим?
– Не хочу. Потому что знаю, о чем ты хочешь поговорить.
Видя, что она не уходит, он рухнул в свое кресло.
– Дина… Ну… Ну, прости меня! Наказала. На всю жизнь запомнил. В конце концов, мы не были женаты, теперь поженимся…
– Я не сумасшедшая, чтоб выходить за тебя замуж.
– Не лги, ты меня любишь. И я тебя люблю. Не говорил этого, а теперь говорю, видишь? Потому что понял: люблю.
– Знаешь, какой урок я извлекла? – подалась к нему корпусом Дина. – Замуж надо выходить, когда тебя любят, а не ты. Или не выходить никогда. А ты… ты ненадежный. Лживый, подлый, хитрый.
– Да? А мне говорили, я хороший человек.
– Мне противно думать, что ты можешь обнять меня. Подпиши заявление и люби на расстоянии сколько влезет.
Ушла. Ее сменил агроном, слышавший и видевший сцену полностью – дверь-то открыта была. Он уселся на стул, пожалел обхватившего руками голову Ипполита:
– М-да, Динка наша с характером, с такой век маяться будешь.
– Дело в том, что согласен маяться, – вздохнул Ипполит. – Она вон… дура! Что там у тебя?
– У меня… – тот подвинул стул ближе к столу, заговорил шепотом: – Знаешь что, Ипполит, ты нервы побереги, а Динку нахрапом брать надо. Выкради ее, что ли… Ну, придумай, у тебя вон какая голова, все уважают.
– Что тут придумаешь? Она упрямая…
– Бабы все стервы, ты молодой, еще не знаешь. К старости они становятся двойными, а то и тройными стервами. Вот моя, к примеру…
Утром на окраине бабка Валя вышла привязать козу, где травы побольше, да тут же про козу забыла, кинула бедную на произвол судьбы. Ахнув, побежала ко двору бабы Гали, влетела к ней, вереща:
– Галька! Галька! Ты погляди, чего наш хвермер сотворил! Ой, не могу…
– А че, а че? – зашаркала шлепанцами та.
– Не, сама глянь. А я побегу Фроське скажу… Умора!
Бабки и тетки бегали туда-сюда, мужики – те выглядывали кто откуда, неудобно на уважаемого человека в таком положении смотреть.
А Ипполит устал стоять на коленях во дворе бабушки Дины на виду у всей округи. Он был зол, да и стоял в позе весьма странной – по-хозяйски поставив руки на пояс. Мимо него прошла бабка Зоя, поздоровалась со всем положенным уважением:
– Доброго здоровья, Ипполит Ильич.
– Здрасьте, – буркнул он, про себя решив, что воспользуется советами мужиков и проучит Дину.
– А цветочки Дине передать? – наклонилась она к нему.
Вот гадюка старая! Букет белых роз лежал возле него.
– Сам отдам.
– А, ну тогда…
Баба Зоя вошла в дом и налетела на бабку и внучку:
– Вы что ж такое творите, а? Вы что же человека в таком срамном положении держите? Динка, подлюка! Тебе бойкот устроим. Выдь, я сказала!
У Дины нервы железные, у ее бабушки они сдали, она выбежала на крыльцо и пригласила Ипполита в дом:
– Заходи, Ипполит, а то стоишь тут как сирота.
Он поднялся с колен, отряхнулся, усмехнулся, увидев за забором гуляющую без дела толпу, в его сторону ни одна рожа не была повернута. Глаза косили, эдак косоглазьем заболеют. Подобрав букет, он направился в дом. Бабули грациозно удалились, а баба Зоя еще и пальцем пригрозила Дине, и что-то там губами изобразила, очевидно, ругалась. Ипполит подошел к девушке, стоявшей у стены с опущенной головой.
– Ну, что мне еще сделать? Дина… ответь.
Не отвечала, кажется, она плакала. Ипполит взял ее за плечи, притянул к себе. Плачет, но уже на плече. Можно с облегчением вздохнуть, хотя… с такой, как Дина, упаси бог расслабляться.
Два года спустя. Англия
Из бара высыпала молодежь, они громко хохотали, приплясывали, были навеселе. Но что примечательно – слышалась русская речь, именно она заставила остановиться Асланбека, он всматривался в толпу, которая в ночи выглядела довольно однообразной.
– Ты знакомых увидел? – поинтересовалась Эля.
– Да. Борода, Сажа, идите. И ты, Эля, иди с ними. Я догоню.
– Бек, что-то тревожит тебя? – осведомился Борода.
– Все в порядке. Идите.
Эля оглядывалась, а он закурил и не двигался, вскоре все трое повернули за угол. Молодые люди расставались, да никак не могли расстаться, наконец, разделились по двое, по трое, по одному. Асланбек пошел за парнем, нагнал его:
– Ты Вито?
– Да… – удивленно произнес тот.
Удивленно и немного испуганно, но увидел перед собой мужчину в дорогом длинном пальто, в дорогих перчатках, с небрежно повязанным шарфом на шее. Сразу видно, крутой господин, Вито улыбнулся ему:
– Вы меня знаете?
– Знаю. Я искал тебя.
– Искали? А зачем?
– Три года назад… больше трех лет назад в России я убил человека, который ни в чем не был виноват. Я убежал за границу. Теперь хочу исправить ошибку.
– Не понимаю.
Но Вито разволновался. Абсолютное спокойствие, уверенность, загадочные слова господина нагнетали на юношу неясный ужас.
– Ты застрелил Маймурина, это мой тесть. А я застрелил Киселева, неправильно подумав, что он убил отца жены. Ошибки нужно исправлять, это мой принцип.
Лезвие выскочило из рукоятки, сверкнуло в руке, Вито попятился, взмолившись:
– Не делайте этого… Не надо… Прошу вас…
– Все хотят жить. Но не все достойны.
92 
