очень нудно 
92 
Коридор темницы закончился. Просочившись сквозь замочную скважину обитой железом двери, Жал оказался в небольшом помещении, где, положив на стол голову и руки, мирно дремал широкоплечий и рослый охранник. Это был не человек, хотя издали и напоминал мужчину, только очень крупного и сильного, какими бывают лишь тяжелые латники да кузнецы. Толстая кожа с чуть зеленоватым оттенком, скуластое лицо, неестественно широкий лоб и острые зубы, обильная растительность на голове и руках… Жал уже видел с десяток, если не более, таких странных существ. В них было что-то от человека, но и что-то от орка. Хозяева называли их «шэконьэссами» или как-то похоже… Его мучители не говорили на человеческих языках, будь то мягкий филанийский или картаво-каркающий герканский, а их язык Жалу изучить не позволили.
Воин был могуч, в его спящем теле чувствовалась и завидная сила, и ловкость, и дарованная природой выносливость. Однако он был не страшен пленнику, который играючи мог расправиться и с десятком, и с сотней широкоплечих и рослых бойцов, ловко орудующих острыми саблями. К тому же хоть ненависть и клокотала внутри освободившегося существа, но обращена она была лишь на господ. Полукровки человека и орка были всего лишь слугами, почти такими же безвольными созданиями, как и он… запертый в темницу безвольный раб. Разве можно питать ненависть к мечу, вспоровшему тебе брюхо, или к стреле, даже если она и впилась тебе между ребер? На инструменты войны, какими, бесспорно, являлось оружие, нельзя злиться, к ним вообще невозможно испытывать чувства, их нужно отбирать у врагов и самим умело использовать. Что, собственно, Жал и собирался совершить.
«После расправы над хозяевами эти солдаты будут служить мне! – решил Жал и тут же устыдился, что по старой привычке до сих пор именует „хозяевами“ своих мучителей. – Они не хозяева, отныне я свободен! Пора отвыкать от унизительного слова! Они враги, они будут уничтожены без жалости и сожаления… Но перед смертью они на собственных шкурах, мерзких, холеных и пахнущих благовониями шкурах почувствуют, что такое страдания, как разрушителен страх!»
Судьба вражеских слуг была решена, но уже через миг Жал отказался от своего намерения и милостиво даровал охраннику и остальным шаконьессам свободу. Чтобы понять сущность существ, ходивших в услужении у бывших господ, да и разузнать расположение комнат здания, в котором он находился, фантом проник в мысли спящего. Это было довольно легко, один из самых простых трюков, которым его учили. И тут, почти позабывший, что такое быть человеком, сержант вдруг испытал изумление… чувство, которое уже давно было ему чуждо.
Охранник всю свою жизнь страдал от унизительной доли слуги. Он мечтал о свободе ничуть не меньше Жала, но должен был смириться с незавидной участью прислужника, поскольку хозяева были сильнее, да и его соплеменники шаконьессы не поддержали бы идею о бунте. Он не по забывчивости, а специально оставил дверцу темницы открытой, чтобы вырвавшееся на свободу чудовище наконец-то прекратило мучения, разрывающие его душу на части. Шаконьессы хотели свободы, но боялись ее обрести, боялись пойти войной против тех, кому испокон веков подчинялись. Три бутылки вина, валявшиеся теперь пустыми под столом, помогли отважившемуся на самоубийство охраннику впасть в последнее забытье.
«Оружие» оказалось разумным, и поэтому Жал не посчитал возможным его использовать. Тот, кто добился свободы, как никто иной поймет другого раба. Бесцветный туман, в форме которого пребывал Жал, сгруппировался, и в его центре появилась рука, бесшумно и плавно вытащившая из ножен охранника обоюдоострый кинжал. «Спасибо», – вырезал пленник на доске стола по-геркански, но затем, вспомнив, что не знает, на каком из человеческих языков разговаривали зеленокожие существа, повторил ту же самую надпись три раза: по-филанийски, по-виверийски и шеварийски… Других языков, к своему великому стыду, Жал не знал.
Оставив охранника досматривать дурманные сны, туман вновь стал однородным и бесцветным, а затем, сложив все отдельные картинки помещений в единое целое и мгновенно составив план здания, оказавшегося замком, помчался учинять расправу. Вряд ли кто из спящих на широких кроватях шаконьессов заметил легкое дуновение ветра, быстро пронесшегося по притихшей казарме и, усыпив стражников на посту, ворвавшегося в ту часть замка, куда могли входить лишь их ученые господа. Большая часть апартаментов оказалось пуста. Шумно, светло и людно было лишь на кухне да в просторной зале, где шел пир, похожий скорее на обычную оргию с вакханалией. Обнаженные танцовщицы услаждали не только взор охмелевших ученых мужей, за чревоугодием, пьянством и плотскими утехами отдыхавших от тяжких раздумий и изнурительных экспериментов. Их была ровно дюжина, здесь собрались многие, но далеко не все из тех, кто издевался над Жалом.
92 
