239 
Наконец он взял ее.
– Слушаю.
– Товарищ Сталин, – сказал Киров, – Запорожец самовольничает, не подчиняется начальнику НКВД Медведю. Бюро обкома просит отозвать Запорожца из Ленинграда.
Сталин молчал, потом спросил:
– В чем конкретно самовольство?
– Вот последний случай, – сказал Киров, – привез из Москвы, от Ягоды, пять человек, без ведома Медведя расставил их на ответственные посты, в секретно-политическом отделе…
– Видишь ли, – ответил Сталин, – это внутренние перемещения внутри аппарата НКВД.
– Но я секретарь обкома или нет? – с гневом произнес Киров и ребром ладони ударил по столу.
– К чему такие ребяческие вопросы? – возразил Сталин. – НКВД – новый наркомат, и, как во всяком новом наркомате, в нем неизбежна перестановка кадров. Согласовать каждую кандидатуру со всеми местными организациями практически невозможно.
– Бюро обкома и я лично решительно настаиваем на отзыве Запорожца, – заявил Киров.
– Я объяснил все как мог, лучше не умею, – холодно проговорил Сталин.
И положил трубку.
Некоторое время все молчали. Потом Киров повернулся к Медведю:
– Ну что ж, Филипп, в управлении ты хозяин, бюро обкома знает только тебя. Любые сепаратные действия Запорожца пресекай в корне, мы тебя поддержим.
Проводив Серго на квартиру, Киров вернулся на пленум. Прозвенел звонок, перерыв кончился, участники пленума входили в зал. Но Марк Александрович дожидался Кирова.
– Простите, Сергей Миронович, как Григорий Константинович?
– Все пока как будто в порядке, лег в постель, Зинаида Гавриловна вызывает врача.
Но вызывать врача Орджоникидзе запретил. Он чувствовал себя лучше, встал с постели, однако на пленум решил не возвращаться, проект решения ему известен, проголосуют и без него.
Пересел в кресло, задумался…
Сегодня во время их двухминутного разговора со Сталиным в фойе он совершенно отчетливо понял истинное отношение Сталина к Кирову. Орджоникидзе хорошо знал Сталина, знал, что означает, когда Сталин, разговаривая с человеком, не смотрит на него…
Наступили сумерки, в квартире зажгли свет, к нему заглянула Зинаида Гавриловна.
– Как ты?
– Все хорошо, но не зажигай у меня лампу, – попросил Орджоникидзе, – я хочу посидеть один.
Он сидел и думал. После сообщения Будягина о странных перемещениях в ленинградском НКВД он несколько раз пытался заговорить со Сталиным о Кирове, хотел прощупать ситуацию, но Сталин уходил от разговора, а потом неожиданно затеял его сам.
На Политбюро обсуждалось сообщение Кирова из Казахстана о ходе хлебозаготовок, и Сталин как бы между делом, вне всякой связи с обсуждаемым вопросом сказал:
– Я предлагал товарищу Кирову, как секретарю ЦК, переехать в Москву – отказался. Сколько можно сидеть в одном городе? Восемь лет! Хватит! Держать Кирова в Ленинграде – такой роскоши мы не можем себе позволить. Киров – работник союзного масштаба, он нужен всей партии.
И больше ничего не сказал, перешел к следующему вопросу.
А после заседания, когда уже все разошлись и в кабинете остались только Сталин, Каганович, Молотов, кажется, Куйбышев тоже остался, Сталин сказал Орджоникидзе:
– Поговори с Кировым, ведь вы друзья, пусть переезжает в Москву. Нужен русский человек в центральном руководстве. Мы с тобой – грузины, Каганович – еврей, Рудзутак – латыш, Микоян – армянин. Кто у нас русские? Молотов, Куйбышев, Ворошилов и Калинин – мало.
После возвращения Кирова из Казахстана Орджоникидзе ездил в Ленинград и передал Кирову предложение Сталина. Киров опять отказался. Рассказывая о своих трениях со Сталиным в Сочи и о дальнейшем конфликте по поводу Запорожца, спокойно и уверенно сказал:
– Бесчинствовать Запорожцу в Ленинграде не позволим.
Как наивны были все они, как наивны – и он, и Будягин, и Киров. Да разве Сталин не понимал, что Киров не спасует перед Запорожцем? «Выкорчевывание корешков» – всего лишь прикрытие, камуфляж, ничего там Запорожец не выкорчует, не дадут.
Что предпринять?.. Остается только одно: выиграть время. Надо задержать Кирова в Москве хотя бы на несколько дней, на неделю. Все обдумать, посоветоваться с товарищами, может быть, удастся уговорить Кирова на переезд в Москву. И главное: неожиданная задержка Кирова в Москве насторожит Сталина, он, возможно, пойдет на попятную, возможно, отзовет Запорожца.
Киров вернулся с пленума почти в одиннадцать часов. Орджоникидзе сам открыл ему дверь.
239 
