очень нудно 
48 
Пахло красками, клеем, уютно выглядел Михаил Юрьевич в клетчатой домашней куртке, старомодный холостяк в пенсне.
Склонившись над столом, он подклеивал страницы какой-то ветхой книги.
Как-то Варя увидела у него на столе томик Сталина, удивилась:
– Вы это читаете?
– Приходится. Для работы.
– А где вы работаете?
– Я работаю в ЦУНХУ.
– ЦУНХУ?.. Что это такое? Первый раз слышу.
– Центральное управление народнохозяйственного учета. Раньше называлось правильнее – ЦСУ, Центральное статистическое управление. Я, Варенька, статистик. Знаете такую науку?
– Скучная наука, – заметила Варя, – все цифры и цифры.
– Ну почему же. За цифрами стоит жизнь.
– Когда я вижу в газетах цифры, сразу ее закрываю: скучно читать. И все врут, все неправда.
– Нет, цифры не всегда врут, – сказал Михаил Юрьевич серьезно, – иногда говорят и правду. Вот, например.
Михаил Юрьевич открыл заложенную страницу в книге Сталина.
– Это доклад товарища Сталина на XVII съезде. Товарищ Сталин сравнивает 1933 год с 1929 годом, и получается, что за эти годы мы потеряли 153 миллиона голов скота. Больше половины.
– Что же случилось, падеж? Мор? – насмешливо спросила Варя.
– Товарищ Сталин объясняет это тем, что во время коллективизации кулаки забивали скот и уговаривали это делать других.
– Кулаки? – все так же насмешливо переспросила Варя. – А сколько их, кулаков-то?
– Ну. В этом же докладе товарища Сталина говорится, что кулаки составляли около пяти процентов сельского населения.
– И эти пять процентов перебили половину скота в стране? И вы этому верите?
– Я не сказал, Варенька, что я этому верю, я прочитал слова товарища Сталина.
– Ваш товарищ Сталин говорит неправду! – возмутилась Варя. – У нас в квартире живут Ковровы, они работают на фабрике «Красная Роза», они из деревни, и к ним приезжают деревенские, я сама слышала сто раз: коллективизировали силой, в несколько дней, в январе месяце, ни скотных дворов, ни кормов, «быстрей», «быстрей». Скот оказался на улице – так они прямо и говорят. «Даешь проценты!..» Проценты получили, а скот пропал… А колхозникам наплевать: их загнали в эти колхозы, скот отобрали – он для них чужой, ну и пусть дохнут эти коровы, овцы, свиньи, лошади. Этого ваш товарищ Сталин не сказал! Обман, обман, всюду обман!
Михаил Юрьевич посмотрел на нее, подумав, сказал:
– Варенька, поймите меня правильно. Я разделяю ваше негодование, но, Варенька, вам следует считаться со временем, в котором мы живем. Выражать свое негодование небезопасно, очень много подлых людей кругом, вам следует быть осторожней.
– Но с вами я могу говорить откровенно?
– Со мной можете… Но я надеюсь, что наши разговоры останутся между нами.
– Безусловно. Неужели, Михаил Юрьевич, вы мне не верите?
– Верю, Варенька, верю, вы прекрасная, честная девочка.
– «Девочка», – усмехнулась Варя, – я замужем была.
– Это не имеет значения. Для меня вы девочка, Варенька… И я боюсь за вас, вы очень открыты, незащищены, на каждом шагу вас подстерегает опасность, за одно неосторожное слово вы можете пострадать, можете сломать свою жизнь. Обещайте мне ни с кем, кроме меня, на эти темы не разговаривать.
– Обещаю.
– Имейте в виду, только в этом случае вы можете рассчитывать на мое доверие.
– Конечно, Михаил Юрьевич.
– Тогда я скажу вам больше. Почему кризис в земледелии? Оттого что поголовье скота снизилось в два раза, а его продуктивность в двенадцать раз… То же самое с молоком, маслом, шерстью, яйцами. Вот почему ничего нет в магазинах.
Варя молчала, думала. Хороший человек Михаил Юрьевич, но все люди теперь на один лад… Как осторожно выражается… Кризис в земледелии. Она усмехнулась.
– Вот вы говорите «кризис», «продуктивность». Все это, Михаил Юрьевич, простите меня, общие слова. А вы знаете, у нас целые деревни вымирают от голода, мне Ковровы рассказывали. Да я это и своими глазами видела здесь, в Москве, на Брянском вокзале.
– Теперь он называется Киевским.
– Хорошо, пусть Киевский, какая разница? Так я помню, там люди лежали вповалку, мужчины, женщины, дети, живые и мертвые, с Украины бежали от голода, а их милиция не выпускала в город, чтобы не портили вида «Москвы-красавицы», только по ночам трупы вывозили, освобождали место для новых голодных, чтобы те умирали хоть под крышей, а не на улице, чтобы их трупы не со всей Москвы собирать, а только с вокзалов… А мы проходили мимо них, садились в поезд и ехали к подругам на дачу, и другие тоже проходили мимо, садились в поезд и ехали на дачу. И все, наверное, считали себя высокоморальными и нравственными людьми.
48 
