70 
А после разговора в Кремле, я был отвезён в спецчасть ХозУ при НКИДе. Там, сухопарая строгая дама, глядя на которую можно было с уверенностью сказать — «из бывших», подобрав мне штатскую одежду, в темпе начала обучать основам приличного поведения и политеса. Потерпев минут двадцать, я в конце концов не выдержал:
— Мадам, не надо думать, что я буду ковыряться в носу и отрыгивать за столом. Да и званых обедов там тоже не намечается. А в какой руке держать нож или вилку, знаю с детства. Поверьте — не от сохи к вам попал. Так что, эту часть можно пропустить.
Дама, приняв слова к сведению, посмотрела на меня уже другими глазами. Я, в ответ на этот взгляд, встав по стойке смирно, в стиле белогвардейских офицеров щёлкнул каблуками и коротко наклонил голову. Она усмехнулась, чему-то вздохнула и перешла к шмоткам. Вот тут мы с ней и поспорили.
— Какой ужас, товарищ Лисов, как вы завязали галстук? Это что за неимоверная длина?! Дайте я перевяжу.
Посмотрев, что получилось после перевязки, только скривился. Возможно, это конечно и модно, но носить галстук шириной с хорошую портянку и заканчивающийся на ладонь выше пупа, мне было в падлу. Поэтому, сдёрнув этот кошмар, я, как можно мягче, но убедительней сказал:
— Таисия Львовна, дайте мне самый узкий и длинный из всех ваших галстуков. И костюм, если можно, поменяйте. Я и так не берёзка, а в этом двубортном вообще смотрюсь, как тяжёлый танк.
Дама начала вякать, но когда я, перемерив кучу шмотья, уже устал и был готов согласиться с её доводами, неожиданно прекратила издевательства. Отойдя от меня шага на четыре, прищурилась и с удивлением произнесла:
— Очень необычную вы подборку сделали. Непонятно как, но всё сочетается друг с другом. Чувствуется даже какой-то стиль...
А я просто попробовал одеться, максимально приближено к тому, как это было принято в моём времени. Только галстуком, Таисия Львовна, опять осталась недовольна. Смирившись с длиной, она была неудовлетворённа способом ношения:
— Илья Иванович, с ослабленным узлом и расстёгнутой верхней пуговицей, вы, извините, смотритесь — как шаромыжник. Так что, пожалуйста, исправьте это...
Потом, склонив голову на бок, улыбнулась:
— Ну, вот видите — очень приятный молодой человек. Теперь давайте займёмся верхней одеждой.
От этих слов я обессилено плюхнулся на стул, но деваться было некуда и пришлось продолжать мучения дальше...
***
До нового года оставалось меньше двух недель, когда вся наша команда загрузилась в самолёт и двинула в сторону Ирана. В Тегеране была ещё одна пересадка и почти через сутки пути, в Бейруте, мы сели на пароход, идущий до Марселя. По пути несколько раз меняли документы, и теперь представляли собой группу коммерсантов из Парагвая. На каком языке там народ изъясняется, я даже боюсь предположить, поэтому на людях старались молчать или говорить по-английски. Английский я знал достаточно хорошо, хотя, как сейчас выяснилось, уже хуже, чем немецкий. На языке противника, который выучил за эти два с половиной года войны, лопотал достаточно бодро и даже, как говорил Гусев, прослеживался лёгкий силезский акцент. Откуда он у меня взялся, ума не приложу, но попади я сейчас в немецкий госпиталь, совсем уж контуженного из себя мог не корчить. Хотя с другой стороны, тот же Серёга, после упоминания об акценте уточнил, что некоторые фразы, я строю очень хорошо и правильно, а в некоторых случаях, меня почти невозможно понять. То есть сам считаю, что шпарю высоким слогом, но собеседник, знающий язык, внутренне ухохатывается слушая мои изыски. Правда, я от этого не сильно расстроился — стихов на языке Гёте мне не писать, а непонимающему противнику всегда могу вбить свою точку зрения, рукояткой пистолета по башке.
...Всё. От обеда, похоже, избавился окончательно. Мутило ещё достаточно сильно, но, смачно сплюнув последний раз в мировой океан, решил вернуться в каюту, так как устал от этой рыгачки основательно. Подняв воротник пальто, пошёл вдоль длинного бокового прохода на палубе, по пути старательно обходя таких же, как и я бедолаг, перегнувшихся за леера и тщетно взывающих к Ихтиандру. Когда пришёл в каюту, неожиданно отпустило и, немного повошкавшись на узенькой койке, получилось уснуть.
***
А наутро, наша замызганная лайба, гордо претендующая на звание парохода, уже входила в порт Марселя. Волнение на море успокоилось и теперь, по мере приближения к берегу, всё сильнее чувствовался запах мазута и рыбы. Чайки, мерзко орали, проносясь над самой головой, и Санин, бросив взгляд на небо, посоветовал встать под навес. Там уже кучковались какие-то арабы, в европейских одеждах и европейцы уголовного вида, в намотанных на шею куфиях. Тоже видать опытные — не в первый раз тут появляются, вот и расположились в укрытии. А человек десять французов, показали себя полными лохами и не спрятавшись в укрытие, подверглись прицельной бомбардировке со стороны чаек. Лягушатники и так галдели, как макаки, но тут вообще начали вопить что-то матерное в полный голос и моментально разбежались по каютам — чиститься. Некоторые фразы, возносимые гордыми галлами, морским птичкам, мне и так были понятны, без перевода. Дьябло это чёрт. Мерд — дерьмо. Кес ке теве — какого хера. А вот, что может обозначать таинственное — аэ кучон? Чтобы долго не ломать голову, поинтересовался у командира:
70 
