очень нудно 
55 
— Что такое ты говоришь?
— Мэм, я не могу причинять ему беспокойство. И вы тоже, вам надо…
— Что мне «надо», тварь? Ты смеешь советовать мне, как разбираться с моими невзгодами? Ты?
— Пожалуйста, мэм, мне надо заняться работой, а вам надо выспаться, отдохнуть, как и сказали хозяин. Я принесу чего-нибудь, чтоб вы уснули. Ангелика, а ну бегом играть на фортепьяно, как хотела бы того твоя мамочка.
Хотела бы? Она что, не стояла сейчас перед ними?
Ее заточение претворялось в жизнь Норой и сопровождалось необычно умелой игрой Ангелики на фортепьяно. Констанс отступила наверх, дабы поразмыслить, однако была встречена Норой и стаканом воды, в сердцевине коего зрело яркое шерстистое облако.
— Прошу вас, мэм, это успокоит вам нервы, как велел хозяин.
— Разрешено ли мне покидать мой дом, дорогая Нора?
— Хозяин ясно сказал, мэм, вам сегодня нужны покой и отдых.
— Можешь ли ты привести ко мне миссис Монтегю?
— Пожалуйста, не просите меня сделать то, что я сделать не в состоянии.
— Я могла бы потрудиться за тебя, пока ты ведешь ее сюда. Ему об этом знать необязательно.
— Пожалуйста, мэм.
— Я понимаю. Нора, ты можешь идти.
Она вылила серебряное снотворное Джозефа. Забравшись на ложе, она переворачивала страницы книги, не видя слов. Она смежила веки, однако уснуть под сенью тени мистера Бёрнэма не смогла. Дверь комнаты была не заперта, но Констанс ее не открывала. В ожидании Энн она прислушивалась, только звонок и не думал звенеть. Ближе к вечеру дверь тихонько отворилась, и Ангелика, сдвинув занавесь вбок, вскарабкалась на кровать к матери.
— Мамочка, я хочу пойти в парк.
— Сегодня я не могу, мой гусик.
— Ты извинишься перед ним?
— Перед кем? Твоим отцом?
— Извинись! — Ангелика сердилась. — Я хочу пойти в парк, я не хочу в школу!
Позднее в дверях объявился и он.
— Тебе лучше, любовь моя? — светло спросил он. Она стояла спиной к окну, отдалившись от него, насколько могла. — Ровно то, чего ты желала, — скромное отдохновение длиной вдень.
— О да, в тюрьме отдыхается замечательно.
Он помрачнел лицом:
— Понятно.
— Я не настолько глупа, как ты себе вообразил, — сказала она.
— До сего момента я никогда не принимал тебя за дуру…
— Я могу умереть, но и в этом случае не позволю причинить Ангелике вред.
— Ты ведешь себя хуже ребенка.
— Не могу представить себе ничего хуже, нежели жизнь ребенка в этом доме.
— Что ты говоришь?
— Я видела тебя, — прошипела она. — Тебя.
— И что же именно ты видела? — усмехнулся он.
— Я тебе не позволю. Я не стану праздно сидеть, я ее не оставлю. Мой конец предрешен — но не ее. Ты меня слышишь?
— Превосходно, ибо ты кричишь. Отдых длиной в день — и ты не в себе более, нежели когда я тебя покинул. — Он сделал к ней шаг, и она коснулась подоконника за спиной. — Пойдем. Поужинаем. После выздоровления тебе, вероятно, скучно. Подышим немного одним воздухом.
Они ели в молчании. Нора принесла из детской Ангелику, дабы та пожелала родителям спокойной ночи.
— Не беспокойся, мамочка, — сказала Ангелика через Норино плечо, когда ее уносили прочь. — . Папочка сделал так, что бояться теперь совсем нечего. Он очень умный!
Джозеф благоволил просьбам Констанс, властно кивая. Ей позволили выйти наружу в его обществе. Ей разрешили глядеть на спящее дитя под его присмотром.
Ей позволили разоблачиться и обмыться под его воспламененным взглядом. Ей позволили лежать на его ложе и выпить воды с порошком, кой он назначил. Ей разрешили поплакать чуточку и тихо, пока он не распорядился: «Ну же, хватит». Ей разрешили закрыть глаза, когда он лобызал ее губы и обещал, что все опять будет хорошо.
Ей разрешили узнать, что он до боли жаждет ею овладеть. В тот миг, когда он возложил на нее руки, Ангелика воззвала к матери самым жалостливым голоском единожды, дважды и снова, громче прежнего, однако Констанс холодно воспретили разбираться в «детских манипуляциях». Ей разрешили взамен притвориться спящей подле супруга и повременно приоткрывать глаз, чтобы увидеть при навязчивом лунном свете, как он бессловесно и непрестанно за ней наблюдает. Наконец, ей разрешили без препятствий с его стороны грезить о счастье, как ей заблагорассудится.
Четверть четвертого и слова «тебя ждут» пробудили ее, вытолкнув в недвижность и безгласность. Она бросила взгляд сквозь экран ресниц: Джозеф спал. Увы, она не может просто довериться ему, подчиниться, закрыть глаза, каким-то образом перестать знать то, что знала, словно ее матушка, коя, казалось, не знала никогда и ничего.
55 
