очень нудно 
85 
Я ни на миг не сомневаюсь в том, что заслужила все это, однако же моя память молчит о причинах. — Поистине странное изложение. — Я пожертвовала собой ради нее этой ночью. Я поддалась ему, дабы отвратить от нее.
Признание в материнском самоубийстве более чем ужасало, и Энн запнулась, ища подходящее сочетание слон, дабы умолить Констанс сказать, что она не совершила ничего подобного, не бросилась на вражеский клинок, желая оберечь ребенка от несмертельной (по меньшей мере) опасности.
— Вы не покончите с этим? — вопросила Констанс, внезапно перечеркнув страх гневом, чтобы моментально смягчиться до едва не детской угодливости. — Пожалуйста, Энни, пожалуйста. Я сделаю для вас что угодно. Я заплачу сколь угодно много, я дам вам все, чего бы вы ни захотели.
Слова и тон застали Энн врасплох, укололи ее. Да, она осознавала собственную продажность, была непрестанно одержима заботами о финансах, намеревалась с первого же действия этой авантюры заработать на боли Констанс Бартон; и все-таки в минуту, когда эта женщина обвинила Энн в сокрытии от нее некоего решения, ибо не была еще назначена приемлемая цена, в эту минуту Энн усовестилась, не в силах что-либо возразить.
Ей, разумеется, некого было упрекнуть, кроме себя; она сама сочинила свою роль чумазой служанки, что вечно тянет руки к кошельку, однако теперь она была задета, уязвлена тем, что зрительница приняла ее игру близко к сердцу.
— Черт побери богатство вашего мужа! Вы думаете, я способна скрыть от вас утешение?
— Я желаю, чтобы все завершилось, так ужасно, лишь бы все завершилось.
И Энн достигла наконец акта драмы, что никогда не играла прежде:
— Значит, так тому и быть. С наваждением будет покончено, вы с Ангеликой останетесь невредимы навеки.
Я позабочусь об этом. Клянусь… вы меня слышите? Я клянусь, что так будет. Я покончу с этим. Спокойствие, дорогуша. Вы освободитесь.
Энн опустилась на колени и поцеловала женщину, что заходилась от рыданий, в макушку, поцеловала ее мокрые руки, поцеловала ее дрожащие, мокрые щеки, крепко прижала ее к груди и не отпускала, баюкая до тех пор, пока всхлипы не унялись, пока дыхание ее не замедлилось и она не провалилась в кошмарный, трепетный, бормочущий сон; не отпускала, уложив ее голову себе на колени, целовала снова и снова, усмиряя дребезжащее дыхание, целовала не отпуская.
VII
Мы свиделись с Третьим десятки лет спустя, когда он превратился в старика, уснащавшего разговор густым театральным хохотом и недомолвками, но никак не слабоумной болтовней. Энн пожелала представить меня своему давнишнему другу, о чем поведала, когда мы направлялись в облюбованное им логово (пивную с весьма обшарпанным обаянием) с целью меня озадачить: не смогу ли я выбить для него скромную роль или закулисную работу помощника костюмера, доверить ему охрану имущества во время представления, даже уборку. Однако до тех пор, пока она не оставила меня наедине с этим счастливым стариком — со словами: «Дорогуша, спрашивай у него что пожелаешь, и он воздаст тебе самыми правдивыми ответами», — я не понимала, что встреча наша устроена с несколько иными целями.
На мои заверения в том, что любой друг моей тети — это мой друг и я приложу все усилия, лишь бы он заполучил работу в театре, что прежде служил ему домом, он снисходительно поблагодарил меня за снисхождение, прибавив, что не собирался испытывать мое терпение, прося о любезностях «вас — подумать только, вас». Почему «подумать только»? Он засмеялся:
— Я знаю, кто вы.
— От Энн или по театру?
Он сказал только:
— Видите ли, я не забыл ни единой реплики. Мне не хочется опять выходить на сцену, но я на это еще способен. Дайте-ка мне наводку.
Он не лгал. Мы удостоверили это в ходе весьма занимательной беседы. Стоило мне снабдить его словом — двумя из любой однажды сыгранной им роли, как он безукоризненно выдавал свою реплику. Разумеется, собственно слов в ней было немного: хоть он и сыграл десятки ролей, его уделом явилась по большей части проза солдафонов и головорезов либо, если это были стихи, рубленые ритмы и урезанные рифмы, культи, кои пронзали королей и князей, дабы разгорячить атмосферу затяжными изъяснениями и приказами. (Куда чаще он всего лишь стоял немо и грозно, вооружен мечом, или барабаном и знаменем, или пирогом, в каковой были запечены насильники над дочерью Тита.[10]) Однако в нашей игре моя память сдалась первой. Он был готов не колеблясь воспроизвести по малейшей наводке («Молю, какие вести?»[11] или «Входят гонец и Талбот»[12]) свои малочисленные, трудноразличимые реплики Часового, Солдата, Пленного Гота.
10
Уильям Шекспир, «Тит Андроник», акт V, сцена III.
11
Бенджамин Дизраэли, «Трагедия графа Аларкоса», акт II, сцена III.
12
Уильям Шекспир, «Генрих VI, часть первая», акт II, сцена III.
85 
