очень нудно 
49 
Генри не верил. Он взял ее руку и задержал в своей.
– Прощайте, моя прекрасная охотница. Я опоздал. Что ж, Господу виднее. Вы ведь знаете девиз Бэкингемов: «Souvente me souvene».
Она осторожно улыбнулась.
– «Вспоминай меня часто». Хорошо, ваша светлость, я буду вспоминать о вас.
Она говорила это с улыбкой, но глаза герцога оставались печальны, и у Анны снова защемило сердце. Она не противилась, когда Генри наклонился и долгим поцелуем прильнул к ее руке. И Бог весть почему, она ответила ему легким пожатием. Тогда он повернул ее кисть и снова поцеловал, теперь уже ладонь. У него были теплые мягкие губы.
Сердце Анны забилось, странное, обволакивающее тепло разлилось по телу. Она не отняла руки и, как зачарованная, смотрела на склоненную голову герцога, чувствуя, как его губы скользят к запястью. Внезапно герцог стремительно выпрямился. Его глаза оказались совсем близко – сияющие синие звезды, от которых она не могла оторвать взора. Его дыхание коснулось лица Анны, а губы коснулись ее уст. Анна почти не заметила, как покорно закрылись ее глаза, почти не осознавая, что делает, она разомкнула губы, отвечая на поцелуй.
И в этот миг дверь отворилась. В проеме показались Молли и трое девушек, несущих стопки свежевыглаженного белья.
Анна в ужасе отступила от герцога. Бесконечно долго тянулась минута, когда никто не в силах был ничего сказать. Первой опомнилась Молли. Отвесив поклон, она повернулась к горничным, велела сложить белье на одном из сундуков, а затем, кликнув их, вышла, осторожно прикрыв за собой двери.
Анна ахнула и закрыла пылающее лицо.
– Я, кажется, поставил вас в неловкое положение, – тихо проговорил Генри.
– Ах, уезжайте поскорее, милорд! Уезжайте!
Ни слова не говоря, он вышел. Она не окликнула его, не вышла проводить, когда услышала стук копыт и переговоры отъезжающих. Гораздо позже Анна спустилась вниз. Служанки скребли и мыли полы, меняли циновки, протирали кедровым маслом резные узоры на буфетах. Анна прошла между ними, чувствуя спиной устремленные ей вслед взгляды. Она накинула плащ и направилась через двор в кухню. Во дворе толпились воины, о чем-то шумно толкуя, и они как по команде умолкли, когда она прошла мимо них.
В кухне все шло заведенным чередом. На крюке покачивалась освежеванная свиная туша, в большой печи топили сало, заливая его затем в специальные глиняные горшочки. Но и здесь, едва она переступила порог, Анна ощутила себя в кольце молчаливой враждебности. Ее душила злость, но злиться она могла лишь на самое себя.
К ней подошла Молли и стала докладывать, что намерена подать к ужину. Она держалась ровно, словно бы ничего и не случилось. Анна машинально кивнула, слушая ее, а затем, сказав, что им нужно поговорить, поспешно удалилась.
Они уединились в тесной клетушке, где хранилась одежда дворни. Анна от волнения не могла выговорить ни слова. Наконец Молли сказала:
– Я не успела замкнуть их уста. Они тотчас разбежались и, пока я их отыскала, успели наболтать кое-кому. Я поняла это по виноватым взглядам, когда отчитывала их. Агнес даже злорадно хихикнула. Боюсь, даже и после внушения она не угомонится. Впрочем, и без нее все уже разлетелось. Нейуорт невелик, здесь обо всем становится известно в одну минуту.
Анна попыталась оправдаться:
– Не думай, в этом не было ничего дурного. В Лондоне даже принято, чтобы хозяйка встречала и провожала гостей поцелуем. Этот обычай подчас поражает даже иноземцев.
– Мы здесь у себя на Севере незнакомы с обычаями южан, – отвечала Молли. – Кое-кому может показаться странным, что хозяйку дома застают в объятиях гостя в ее собственной опочивальне, да еще и в отсутствие супруга.
Каждое слово Молли пронзало Анну. Она догадывалась, что говорят о ней в помещении для солдат и в людской. Она провела в Нейуорте многие годы, ее признали, ей подчинились, однако стоило ей ошибиться, как все эти люди вмиг вспомнили, что она – чужая.
Барон Майсгрейв привез ее и сделал их госпожой, возвеличил, а она попыталась изменить ему с первым же попавшимся щеголем, будь он хоть трижды родственник короля и пэр Англии. Для этих наемников существовал лишь один подлинный господин и властитель их душ, и то, что баронесса осмелилась обратить свое внимание на другого, они принимали как несмываемое оскорбление.
Они недоумевали, но помалкивали, когда вчера она благосклонно выслушивала любовные песенки Генри, поскольку их господин терпел это. Но после того, как Филип уехал, она осталась один на один с их гневом и презрением. Оливер Симмел и старый Освальд Брук заявили, что отрежут язык любому, кто дурно отзовется о хозяйке Нейуорта, однако обитатели замка, будь то слуги или наемники, без умолку судачили о госпоже. О герцоге почти не говорили. Да и что о нем говорить? Он уехал, и сам Оливер выделил для его сопровождения лучших стрелков. Анна же оставалась здесь.
49 
