161 
— Конечно, это мне небезразлично. — Хани отстранилась от него и отошла к куче строительного мусора.
— Одной парой рук меньше на строительстве твоих горок?
— Я вовсе не это имела в виду.
— Тогда что?
— Я… — Хани повернулась к Эрику. — Не спрашивай, Эрик!
— Возвращайся со мной, Хани, — произнес он спокойно. — Бросай свои горки и возвращайся со мной в Лос-Анджелес. Сейчас. Не через три месяца, когда все будет кончено.
— Не могу.
— Но почему?
— Я должна закончить строительство.
Вся его нежность исчезла, губы скривились в безжалостней ухмылке.
— Как я мог забыть? Ты же должна закончить этот свой великий монумент Дэшу Кугану! Как я осмелился покушаться на это?
— Это не монумент! Я просто пытаюсь…
— Найти Бога? Думаю, Бог и Дэш изрядно перепутались у тебя в голове. На этих горках ты ищешь именно Дэша!
— Я люблю его! — закричала Хани.
— Он умер, и ни одни самые крутые американские горки в мире не в состоянии вернуть его!
— Для меня он не умер! И никогда не умрет! Я всегда буду любить его!
Хани показалось, что Эрик вздрогнул, хотя в густых сумерках можно было и ошибиться. Но в голосе его действительно прозвучала горечь:
— Но тело-то у тебя не настолько преданное, как сердце, не так ли?
— Это был просто секс! — закричала Хани, обращаясь прежде всего к себе, а не к нему. — Дэш не придавал сексу значения. Он понимал, что такое секс.
Голос Эрика звучал низко и ровно:
— Ну и что же он понимал?
— Что это что-то… что иногда это не имеет значения.
— Ясно.
— Мы с тобой оба были одиноки и… Не заставляй меня чувствовать себя виноватой! Мы даже не целовались, Эрик!
— Нет, конечно, не целовались! Ты вытворяла другое своим прекрасным ротиком, но меня ты не поцеловала.
Эрик шагнул к ней, и Хани почувствовала, что он намерен исправить эту ошибку. Она понимала, что нужно бежать, но ноги словно вросли в землю. В этот момент Хани бы все отдала, чтобы он вновь надел одну из своих масок — любую из них. Она наконец поняла, что все эти маски защищали не только Эрика, но и ее. Без этих масок между ними не оставалось никаких барьеров. Даже кожа и плоть не защищали их. Хани всем своим существом ощущала его муки, словно это были муки ее собственного сердца.
— Ты не представляешь, как я мечтал о твоих губах. — Глаза его потемнели, голос звучал хрипло.
— Я замерзла, — сказала Хани. — Мне надо возвращаться в трейлер.
— Как хочу их почувствовать… Попробовать их вкус… — Эрик привлек ее к себе. Хани ощутила его мягкое дыхание. Он нежно провел большим пальцем по ее губам. Хани была не в силах даже пошевелиться.
Губы непроизвольно раскрылись. Ее так давно не целовали, а он был так прекрасен, так нежен. Палец проследовал по очертаниям верхней губы, спустился на нижнюю. Эрик приблизил лицо, и его темные густые ресницы коснулись ее скул.
Хани почувствовала приближение тепла его рта и ощутила такое острое желание, что ей стало страшно. Она поняла, что если не сможет воспротивиться ему, то произойдет непоправимое — предательство, с которым она не сможет жить дальше.
Когда его губы были готовы слиться с ее губами, Хани отпрянула назад:
— Нет! Нет, я не могу сделать это! Я не изменю своему мужу!
Хани никогда не видела более безысходной печали, чем та, что отразилась на лице Эрика. Страдание в его глазах поразило ее в самое сердце. Казалось, это страдание может сжечь его дотла.
— Готов поспорить, что клоуна ты бы поцеловала, — прошептал Эрик.
Хани бросилась бежать. Ей нельзя было оставаться рядом с ним — у нее уже недоставало сил сопротивляться этому нежному печальному искушению.
После того как Хани исчезла в зарослях деревьев, Эрик долго стоял у «Черного грома», глядя в темноту сухими воспаленными глазами. Он убеждал себя, что живет, страдая, уже так долго, что никакая новая боль не сможет ничего изменить. Но подобные логические умствования не облегчали мук. Слушая шум ветвей на холодном ночном ветру, Эрик вспоминал, каким ребенком была Хани прежде, какими щенячьими глазами смотрела на него, умоляя обратить на нее внимание. Уже тогда этот жалкий полудетский взгляд будоражил его душу.
Сейчас Хани превратилась в женщину, и он полюбил ее. Несмотря на ее враждебность, на то, что она отвергла его, никто на свете так не понимал его. Хотя у нее самой никогда не было ребенка, Хани понимала всю глубину его любви к дочерям. А ее отчаянная самоотверженная решимость закончить перестройку «Черного грома» — как бы это его ни тревожило — была отражением его собственной одержимости в работе. Кажется, она даже поняла, почему ему пришлось жить в обличьях других людей. Несмотря на все различие их прошлого, несмотря на весь обман и уловки, она была частью его самого, его второй половиной.
161 
