очень нудно 
38 
– О, Ру! – вопили те, кто требовал справедливости от своего правителя, выбегая к дороге, чтобы привлечь к себе внимание Ролло, и рассчитывая на скорый суд.
Бран, остававшийся при Эмме, когда Ролло отправлялся вершить справедливость, сообщил ей, что конунг опирается на скандинавский закон, по которому, если совершена кража, то и вор, и его укрыватель равно наказывались виселицей. Если же некто возводит обвинение на другого без достаточных на то оснований, он платит крупный штраф.
– У Рольва нет, как у франков, судей и нотариев, которым приходится платить жалованье за разбор тяжб. Поэтому все вопросы общинам приходится решать самим. Лишь самые сложные дела и каверзные споры остаются на долю правителя. Допустим, некто украл железный лемех из кузни и скрылся. Кузнец имеет право бросить клич «аро!», что, в сущности, означает обращение «О, Ру!», и ежели вор покинул пределы селения, то клич этот, как призыв искать вора, передается из селения в селение, от общины к общине, от фьефа к фьефу[13] до тех пор, пока похититель не будет пойман и вздернут в петле.
– Это очень действенный закон, – продолжал Бран. – Немудрено, что тяжб о краже в Нормандии становится все меньше.
Однажды Ролло возвратился после отправления суда в отдаленном от дорог городке в великой мрачности и смущении.
– Нелепое дело, трижды разрази меня гром! Глупая поселянка припрятала в доме плуг собственного мужа, завалив его ветошью. А когда муж возвестил о краже и все принялись искать вора, промолчала в надежде, что община чем-либо возместит мнимо утраченное. Позже она все сказала мужу, и теперь уже оба молчали, пока обман внезапно не открылся.
– И как поступил суд? – поинтересовалась Эмма, когда Ролло ненадолго умолк.
Они сидели в пропахшем навозом и прелым тростником круглом помещении старой башни, среди горящих плошек на столе была разложена нехитрая снедь.
Ролло ответил не сразу. Отодвинув блюдо с жареной рыбой, он вытер губы тыльной стороной руки.
– Закон есть закон. Обоих обвинили в краже и повесили. А чтобы впредь никому неповадно было шутить подобным образом, поселяне, признавшие женщину более виноватой, повесили ее особым образом – голой и за ноги.
– Но ведь это же была ненастоящая кража! – возмутилась Эмма. – Нет, Салический закон франков намного более милосерден.
Ролло сделал из бурдюка добрый глоток и мрачно воззрился на девушку.
– Милосердие – это семя, которое надлежит бросать в уже подготовленную почву. Иначе его чахлый побег вскорости будет заглушен бурьяном беззакония и подлости.
Однако Эмма все не могла успокоиться, и тогда Ролло обратился к Брану:
– Завтра по пути в Руан мы свернем в лес Марре и покажем ей, что мои законы дают добрые всходы.
И Эмма действительно была поражена, когда на другой день у развилки дорог на суку старого дуба увидела два тяжелых золотых браслета, поблескивавших на солнце среди яркой весенней зелени.
– Они висят так уже скоро год, – облокотясь о луку седла, сказал Ролло. – И никто не осмеливается снять их из опасения прослыть вором – тем, кого рано или поздно настигнет клич «аро!».
Поистине разум ее тюремщика вызывал восхищение. Тюремщика? Она забывала об этом. Ни с кем и никогда она не чувствовала себя столь свободной, как рядом с Ролло. Их желания во всем совпадали: когда Эмма чувствовала, что устала, Ролло приказывал сделать привал; когда ей было весело, он предлагал скачки или иные увеселения; когда чувствовала голод или жажду – сейчас же находилось, чем утолить их. Поневоле она заподозрила, что столь многочисленные совпадения вызваны тем, что Ролло пристально наблюдает за нею.
После отлучек, длившихся порой более недели, они возвращались в Руан. У конунга всякий раз накапливались дела в столице, Эмма же, как и всегда, уединялась на острове в аббатстве Святого Мартина, остро ощущая отсутствие Ролло. Поэтому, едва прослышав, что он готовится к новой поездке, она сама отправлялась в его дворец и, терзая свою гордость, заявляла, что не возражала бы отправиться с ним. За показной дерзостью Эммы скрывался страх, что конунг откажет, но если ему и приходилось делать это, он всегда добавлял:
– В следующий раз я обязательно снова возьму тебя.
Эмма верила, потому что Ролло никогда не лгал. И она принималась ждать его возвращения с таким нетерпением, что даже Атли замечал:
– Похоже, что ты и шагу ступить не можешь без Ролло.
Эмма не удостаивала его ответом, лениво перебирая струны лютни.
38 
