110 
А от костра – на них. То подсмехались вслух над ними, то свистели им. Потому что – нутро бередят, зачем стоят, что за надсмотрщики? Громко об них:
– Продажные герои!
– Кудрявые лыцари!
Ино дети да подростки подбегали к ним ближе, кидали снежками. Тем – и хочется детей стегануть, да взрослые близко.
Ладно, как будто их нету. Вылез на кучу твёрдого снега один мастеровой пожилой, да и пьяненький, и голосом, как плача, рассказывает про Пятый год:
– И сам министр Витте на коленях елозил перед нашим Носарём, во как было! А – всё у нас отобрали. А всё – из-за этих длиннокудрых псов! – И рукой туда, на казаков. – Кааб не ихние нагайки, так до сих пор бы… Сволочи они, вот что!
И – туда на них зазявился. И – все туда на них.
И вдруг казаки – всё слышали! – тихо двинулись. Шагом. Сюда!
Замерла толпа. И бежать стыдно – и устоять как? Боязно.
И чем бы решилось, но парень один смекнул, схватил варежкой головешку из костра – и кинул прям в них! Да метко: один казак еле увернулся, стряхнул.
Чего-то грозное крикнули.
– Я те дам, холуй царский! – крикнул кто-то отчаянно, как резали его. – Бей их, ребята!
И поддержали:
– Бей!
– Бей их!
И зашевелилась толпа – кто за головешкой, кто за ледяшкой, кто досчину остро обломанную метнул. Заревели! засвистели!
И казаки – попятились на конях. И – на поперечную улицу.
Попятились шагом – но вослед им досочки, ледяшки.
И – вскачь укинулись казаки.
– Хе-ге-ге-ей! – завеселилась, заулюлюкала толпа. – Удрали, сволочи?!
А на небе – сполохи сильные играют. Синё, красно.
41
* * *
Перед темнотой у Гостиного Двора демонстранты запели революционные песни и выкинули флаги «долой войну!». Офицер учебной команды 9-го кавалерийского полка, пришедшей на отдых в проулок у Гостиного, предупредил прекратить. В ответ из толпы раздалось несколько револьверных выстрелов, метили в офицера, а ранили одного драгуна в голову. Взвод спешился и открыл ответный огонь по толпе, убил троих и ранил десятерых. Толпа рассеялась.
Эти трупы и вносили потом в городскую думу.
* * *
Генерал Перцов, помощник генерала Хабалова, жил в казённой квартире при Главном Штабе. На субботу 25 февраля он задолго назначил на 40 кувертов торжественный обед, какими славился. Днём стал по телефону напоминать приглашённым, чтоб не опоздали. Сестра возразила: «Серёжа, какой обед, сейчас революция». Генерал рассердился: «Паникёры вы, трусы! Кучка хулиганов на улице скандалит, а вам уже революция!»
Но – никто не приехал. И у пышного стола, засыпанного цветами, генерал горевал о паникёрстве. И пропал бы роскошный обед, если б не прибежал к нему племянник из Кредитной канцелярии: там его все сослуживцы не могут разойтись по городу из-за волнений, сидят голодны. «Тащи их всех сюда!» – махнул рукой генерал Перцов. (А через два дня был уже и арестован).
* * *
Только этим вечером, третьего дня городских волнений, были посланы в Ставку первые сообщения о них: от министров внутренних дел, военного и генерала Хабалова. Изо всех трёх донесений понималось, что хотя и возникли некоторые беспорядки, они успешно и почти бескровно подавляются.
* * *
А между тем день был проигран властью во всех отношениях: было явлено толпе, что полиция изолирована от войск, а войска подавлять не будут.
* * *
Уже немало полицейских участков на окраинах было разгромлено и не имело связи с центром.
Пристава полковника Шелькина, 40 лет служившего в одном из выборгских участков, рабочие – знали его хорошо – переодели в штатское, кожаную куртку, перевязали голову платком как раненому – и увезли перепрятать, пока полицию громят.
Пристав дальнего Пороховского участка скрылся от толпы в подъезд, там купил у швейцара лохмотья (швейцар потребовал 300 рублей) и в таком виде ночью, когда всё успокоилось, пошёл к семье на Невский.
* * *
К 10 часам вечера с Невского ушли все манифестанты до последнего, и центральные улицы стали мирно-пустынны, только кое-где военно-полицейские посты. Да разъезды конной стражи, драгун, казаков.
Все демонстранты разошлись по домам и покойно спали, не опасаясь налётов, обысков, арестов.
Так идёт революция.
А днями – погода не холодная, гуляй, манифестируй.
110 
