Но... читается легко и любовь-морковь
226 
Да он так устал, перетяжелился ото всего происходящего, что охотно бы сейчас и ушёл в отставку. Но – не сказано было покинуть пост, и не мог его отставить военный министр.
А что войска отдают Занкевичу – так и легче.
Хабалов передал Беляеву эту благоразумную мысль, передавшуюся ему от измайловцев: а не следует ли войти в сношение с Председателем Государственной Думы?
Маленький, почти лысый Беляев смотрел через пенсне остро настороженно. Но ничего не выразил, никак не понять.
А пока генералы занимались между собой – оказывается, в градоначальство прибыл великий князь Кирилл Владимирович, и его принял Балк. Великий князь уселся в кресло за столом, выговорил градоначальнику, что тот ему систематически не докладывал, – и потребовал подробного отчёта о положении.
Все десять-пятнадцать великих князей всегда нависали как сверхштатные генералы самой неопределённо высокой должности.
Градоначальник доложил, как понимал: что дела вовсе худо, и он полагает, что к ночи вся столица будет в руках бунтовщиков.
Стройный Кирилл Владимирович, бритый, лишь с пушистыми усами, налитою шеей и лицом, и маленькими, требовательными глазами, допрашивал как имеющий власть.
А как же войска из окрестностей?
Да всего два эскадрона, и те бездействуют. А другие ещё не подошли.
А казаки?
Да не выводим, не надёжны.
Великий князь почти закрыл глаза. Закинул голову. И – почти простонал:
– Да-а-а… Все великие князья просили его дать конституцию – но он и слышать не хочет.
Узнал, что тут Беляев. Прошёл к нему. И посоветовал как спасение государства: немедленно сменить Протопопова.
И Хабалову выразил неудовольствие: почему не докладывает о военном положении?
Хабалов, как мог, промычал великому князю о происходящих действиях. (Если бы он сам мог понять их!)
Великий князь спросил, что ему делать с гвардейским экипажем.
Осмелился Хабалов: если Его Императорское Высочество уверены, что экипаж против мятежников действовать будет, – то пусть он присоединяется к резервам у Зимнего дворца. А если заявит, что против своих стрелять не будет, – то лучше пусть остаётся в казармах.
Великий князь поводил губами, похмурился. Нет, поручиться за весь экипаж – не поручится. А более надёжную учебную команду – пришлёт.
103
Хотя три левых оратора и объявили с крыльца от имени Думы ободрение восстанию – но совсем не такое настроение было внутри дворца. Да просто почти никто – ни центр, ни кадеты (крайне правых уже сдунуло ветром), этого восстания не одобряли. Пока – миновало, 30-тысячная толпа не пришла громить. Но могла прийти в любую минуту.
А ещё был слух, что с Литейного проспекта на Кирочную пробиваются правительственные войска. И эти тоже не погладят Думу, обязанную разойтись, а не разошедшуюся, да ещё допустившую безответственные заявления с крыльца.
Несколько депутатов проявили большое нетерпение. Независимый наскочистый казак Караулов в духе гордой вольности громко требовал открыть формальное заседание Думы, не подчиняясь никакому роспуску. И то же предлагал, заметавшись от группы к группе, до сих пор мало замеченный, а теперь воспламенившийся нервный прогрессист Бубликов, с кипучим взором и острыми чёрными усами:
– Вы боитесь ответственности, господа? Но таким бескрайним послушанием вы безвозвратно теряете своё достоинство! Надо бросить вызов императорскому правительству!
Того хотели и крайние левые, обещавшиеся с крыльца от имени Думы. И Керенский, лунатически входя в какие-то новые чрезвычайные права, кинул дежурным приставам, что надо дать электрический звонок, собирающий депутатов в зал заседаний. Но приставы не послушались его.
А вот – появился в Екатерининском зале и Родзянко, возвышаясь над депутатами крупной головой. И зычно пригласил всех членов Думы – в Полуциркульный зал, на частное совещание.
То был, позади главного зала заседаний, в полукруглом выступе дворца в парк, – сравнительно малый зал, где проводились подсобные совещания, и где бы не поместилась вся Дума полностью, даже и для человек трёхсот присутствующих места было недостаточно, многим пришлось стоять.
Эту хорошую мысль подали Родзянке в последний момент его тягучих размышлений. Преступить высочайшую волю и незаконно собрать на заседание распущенную Думу – он не смел, он присягал, он был верноподданный. Но что мешало депутатам, пользуясь незапертостью помещений, собраться на частное совещание, совещание частных лиц, демонстративно минуя главный зал? (А вовсе не собраться никак было невозможно, все этого требовали и ждали).
226 
