Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
295 
Глядел на это всё Тимофей – и не верил: неужели это он один всё управил? Неуж вся эта чертопляска по всему городу с него единого началась? И вот опять он один.
Этим вольным можно глазеть и махать, у каждого какой-то дом, и вопозднь все разойдутся. А куда – солдату?
Солдату – в казарму, известно. Но куда – мятежному первому унтеру, зачинщику всей заворохи Тимофею Кирпичникову? А что, если в своей казарме как раз его ждут и схватят? Ночью, спящего – и схватят? Лучше б не туда идти. А больше некуда.
Взъерошил Тимофей целый Питер – а ни одного друга и заступника во всём Питере у него нет. Вот подкатит к военному суду, и ни у кого не спрячешься.
Так ли, сяк ли, раздумывая – а ноги сами его понесли к казармам. По Надеждинской.
Тут – волынцев увидел, троих, стоят. К ним. Курят, весёлые. На улице сласть солдату покурить, ведь до се запрещали. Нет, чужие, совсем незнакомые. Говорят – про раззор, про раззар.
Ни у кого и не спросишь, не посоветуешься.
Постоял с ними, дальше пошёл.
На углу Бассейной подумал – делать нечего, повернул к себе.
Сбоку так, подходя.
Фонтанная. Глушь уже, никто не ходит, где это всё многолюдство осталось? На главных улицах. Ну, никого.
И сколько сегодня Кирпичников бесстрашно шёл против солдатских цепей, против стрельбы, насколько утром превозмог всю тягость страха – а вдруг вот тут стало сердце сжимать.
Да шутка ли? Первый бунтовщик – и вот он шёл в казарму один, без подмоги, без защиты, без проверки, – захватят и всё.
Вошёл в Виленский переулок – опять никого. И перед воротами часовых нет.
Вот попал! Сегодня утром здесь он вёл всю учебную команду строем – «умирать за свободу!». И разворачивал в узине переулка – и вот вернулся одиночкой, трусящим ареста.
Нет, не мог он своими ногами отнести голову в капкан.
Вот попал! Побрёл назад по Фонтанной, теперь по Бассейной в другую сторону, потом по Греческому, – и опять никого.
Ну, хоть на снегу ночуй!
А морозик – ничего, берёт.
Только на углу Греческого и Виленекого встретил своих из учебной команды.
– Ну что там у нас, ребята?
Только сейчас заметил: голоса совсем нет, охрип, всё выкричал.
– А ничего.
– В порядке?
– В порядке. А что?
– Ну, все дома? всё тихо?
Не стал им даже объяснять, что он тут раскладывал.
– Айдате!
Двор. Где лежал Лашкевич, уже убрали.
Лестница, которую думал пулемётами защищать, только как-нибудь в казарме продержаться бы, большего не чаяли, большее казалось несдвижимо.
А только чуть пихнули, одной учебной командой, – и пошло. И – погрохотало.
В помещеньи команды – увидели его, закричали. Тут и Канонников, и Бродников. А, мол, фельдфебель! Думали, что уже убит.
Чаю поднесли горячего.
Сел Тимофей на свою койку – и с такой охоткой попил, с такой охоткой, сладкий.
Прочнулся: дежурных-то офицеров нет? Нет. Не, братцы, так не годится, так нас схватят. А ну-ка, дозоры высылаем по соседним улицам. А – только половине раздеться на ночь, а половине – спать в шинелях, в сапогах, с винтовками.
Заворчали, заворчали ребята: на кой они, дозоры? На кой это – на ночь не раздеваться?
141
Часть офицеров-московцев, свободная от своих подразделений, – перед вечером ушла через Большую Невку в расположение гренадерских казарм.
Остальные ходили по офицерскому собранию, не находя себя.
Нападения больше не было – и стрельбы не было.
А по плацу уже свободно расхаживали и свои солдаты, и чужие, и штатские.
Капитан Яковлев снова собрал в библиотеке оставшихся офицеров – кроме братьев Некрасовых это были сплошь прапорщики. И объявил, что бороться дальше надо не стрельбой, а словами. А для этого всем сейчас, на ночь, разойтись по ротам, в какие придётся, заменяя отсутствующих, – и там убедить солдат к порядку, и даже самим остаться там ночевать.
Даже Некрасовы удивились, а у прапорщиков вытаращились глаза: только что стреляли в этих солдат – и по одному разойтись к ним в роты?
Но, пожалуй, Яковлев был прав: если не бежать из батальона прочь, то ничего другого и не остаётся. Странная особенность войны против своих…
В 4-ю роту пошёл её командир штабс-капитан фон-Ферген, весь день просидевший с караулом в клинике у Сампсоньевского моста. Он был для роты новый, всего месяц как с фронта, но рота уже знала и любила его.
295 
