Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
313 
Ну, пожалуй, и сообщить ему о посылаемых войсках и об Иванове. От великого князя это не секрет.
Алексеев ушёл – а Николай, освобождённый от необходимости держаться невозмутимо, – стал расхаживать по кабинету, поскрипывая сапогами и разглаживая усы. Это известие от Миши задело его. Зачем, зачем он вмешивался не в своё? Зачем он дал себя закружить? Какая сила речей у этих говорунов, они затмят кого угодно. До чего же дошло – Миша, всю жизнь занятый своей любовью и кавалерией, беспритязательный Миша даёт ему государственные советы, да какие – сдать позиции! Да разве у него есть государственный смысл? Он сам-то прощён и возвращён в армию и в Россию – ещё нет трёх лет.
А ведь именно он когда-то и был наследником престола – как же бы он повёл?
Николай перед собой и перед Богом знал свои недостатки. Он не только считал себя царём неудачливым, но – и недостойным. И не было у него ни грана тщеславия. И никогда не гнался за популярностью. Однако с годами всё больше, а от войны и полностью он отдавал себя всего этому званию, этому бремени – и уж теперь-то знал его вес и давление.
И тут – брат Георгий выдвинулся ему из голубой абастуманской дали, где умер он, и никогда не посещена его могила, – безвременно умер, бессмысленно, от запущенной простуды.
Да не бессмысленней, чем гигант-здоровяк Отец. Как-то внезапно ухватывало и уносило из жизни их ветвь.
Выдвинулся Георгий – не весёлым юным спутником дальневосточного путешествия, но уже с предпоследними своими печальными чахоточными глазами, – и так вдруг больно потянуло Николая к несостоявшемуся брату. Кто бы был он сейчас, и какой, может быть, сподвижник? И какая, может быть, опора в династическом раздоре?
Подходила полночь, кончался день. Удивительно, что за весь такой тревожный день не было ни единой весточки от Аликс.
Это могло только значить, что волнения не столь опасны, и она не хотела тревожить мужа зря. Но тогда отчего не успокоила?
За 22 года привык, прижился, прирос Николай к ежедневным беседам с нею о делах или к её ежедневным многостраничным письмам, наполненным государственными тревогами и разъяснениями о людях, кандидатурах, ситуациях. Как к ежедневному делу он привык и приуютился медленно читать и перечитывать, и обдумывать эти письма, и делать выводы. Он привык думать и решать только вместе с Аликс. За всю жизнь не было у него друга и советчика более честного, более преданного, более умного, энергичного и проницательного, чем жена.
Кончался день, но не кончались, а только раскручивались тревоги. Опять, тяжело стуча сапогами, уже даже по-солдатски, а не по-офицерски, бедняга Алексеев, ещё больше озабоченный, пригорбленный и горящий температурой, принёс теперь телеграмму Голицына, составленную вполне растерянно.
Сперва: совет министров дерзает представить Его Величеству о безотложной необходимости объявить столицу на осадном положении – впрочем, тут же и оговариваясь, что это уже выполнено властью военного министра.
Но Государь уже несколько часов как знал об этом! Он глянул теперь на пометки времени и изумился: принесенная телеграмма Голицына находилась в пути – пять часов! Что делалось с телеграфом, чьи злодейские руки могли так задержать телеграмму председателя совета министров – своему императору?
Но уже и доискиваться был недосуг. А – читать дальше.
Совет министров всеподданнейше ходатайствует о поставлении во главе оставшихся верных войск – одного из военачальников Действующей армии с популярным для населения именем.
К счастью, именно это и сделано. Хорошо придумали с Ивановым.
И наконец: совет министров предлагает себя распустить, а председателем назначить лицо, пользующееся общим доверием, – и было бы составлено ответственное министерство!
Редко-прередко Николай выходил из себя – но, кажется, начинал выходить. Это изумительно! – государевы министры, государевы слуги, поставленные самодержавной Верховной Властью, они не только потеряли голову и всякую волю, но брались ходатайствовать за уничтожение собственного существования, чего до сих пор добивались только их враги! В минуту опасности – хотели дезертировать всей своей кучкой.
И голос энергичного, всегда бодрого, уверенного Протопопова – не выделился среди них. Ничего отдельного не шло от него весь день.
Неумелый, слабый старый князь Голицын! – неужели именно сейчас было время для перестановок?… Который уже раз, с какой стороны слышал Государь – но ещё ни разу от самого совета министров – это нудно однообразное и головокружительно безумное по смыслу требование ответственного министерства!
313 
