170 
Джон перенаправляет таксиста и в первый раз ведет Чарлза в «Блюз-джаз». Неудержимо растущее волнение Чарлза и его признание, что он удивлен предложением Мельхиора, вызывает в Джоне теплоту к другу, которая нечасто накатывает, и этого хватает, чтобы разделить с торжествующим другом любимое место.
Эта товарищеская теплота доживает ровно до того мига, когда они снимают пальто и готовятся опуститься на стулья: к разочарованию Джона, Нади нет; вместо того комната заляпана салатовым блямканьем фри-джазового секстета авангардного типа.
— Я люблю эту песню! — восклицает Чарлз, и Джон немедленно раскаивается, что не предпочел «Бал Ваала». — Джаз такая прелесть! Все лабухи прищелкивают в такт, под барабаны тра-та-та-та-та.
Но хотя бы Чарлз его просветил. Он объясняет ужин, который они только что ели, и для Джона это все равно что переживать еще раз совсем другой вечер, поскольку весь вал вечерних событий прокатил мимо Джона незамеченным. Чарлз описывает свое искреннее восхищение и чистое наслаждение Мельхиоровым умением вести игру. Странные мелкие тики, честное признание, что его одурачили, простодушное унижение Кайла мимоходом, грубая манера — «да-нет/сейчас-или-никогда/никаких торгов/никакой доплаты» — потрафили Чарлзу, и он оценил «труд, который затрачен на подготовку этого всего». На Джоново предположение, что это была настоящая личность Мельхиора, Чарлза душит смех.
— Все это было очень хорошо поставлено, — объясняет Чарлз, — но спектакль не имел бы смысла, если бы Мельхиор не умел в нужный момент включаться и выключаться… Если бы это был он, — терпеливо объясняет Чарлз, — тогда этот мужик просто придурок в ковбойской шляпе. И хуже того — удачливый бизнесмен, а не умелый бизнесмен. Нет, он серьезный человек, наш Хьюберт. Он очень здорово сыграл, так что не расстраивайся. Но — я как профессионал в этом уверен, — все это притворство, даже если он никогда не перестанет так себя вести, даже если остается таким и во сне, даже если таким умрет.
Конечно, Чарлзу любопытно было познакомиться с Мельхиором, но он никак не ожидал от него предложения, которое смог бы воспринять серьезно, — ну, может, миноритарный пакет акций, может, чуть завышенную цену за Чарлзовы 49 процентов, на что он почти надеялся тогда, в декабре, когда впервые показалось, что Харви и в самом деле их представит. Но это… это прекрасно, роскошно, мощно, за пределами мечтаний.
Джон тоскует по Надиному присутствию; ему кажется, он смог бы внимательнее слушать Чарлза, если бы только на сцене была она, если бы только он знал, что в конце вечера останутся лишь они двое и он проводит ее домой. Прежде он никогда не провожал Надю домой, и, пожалуй, напрасно. Джон играет образами новой традиции: серыми глухими утрами ее рабочих ночей он будет провожать ее до дому, и они будут выпивать по чашке чаю или хереса и славно беседовать в отблесках огня в ее гостиной, и потом он будет уходить… да куда угодно. Надина квартира будет сокровищницей ее удивительной жизни, так чудесно и так полно прожитой: невероятный неразборчивый каталог книг и пластинок — мятый, пожелтелый, но здесь уже макулатура; фотографии всех ее людей и городов; письма замечательным почерком, из той эры, когда почта приходила трижды в день; ее портреты, которые она бережет, но не боготворит, а ведь их набрасывали те же руки, чьи более законченные работы музеи рвут друг у друга, как разъяренные дети. На полке загадочные сувениры: оружейная гильза; стариннее покоробленные удостоверения, выписанные разными давно распущенными организациями на имя одного молодого человека, теперь давно уже седого или покойного; скрученная и завязанная благодарность от правительства, исчезнувшего с лица земли. «Спокойной ночи, Джон Прайс, — скажет она крепдешиновым голосом иностранной кинозвезды. — Или доброе утро, как оно, пожалуй, на деле обстоит», — и на пороге они поцелуют друг друга в щеку, и Джон Прайс выйдет вон в рассветный воздух и почувствует, что находится в правильном месте и готов встретиться… да с кем угодно.
— Но предложенная сумма как бы задним числом придала новое значение всему, что произошло за ужином. Они торопятся, ты видел, верно? Мы вынудили их ждать, спасибо Имре. Так что теперь им остается предлагать много, терпеть все необходимые убытки, потому что это захват земли, веление момента. — Джон отмечает возбужденные расширенные глаза друга — вся холодность испарилась от теплого питья и, может быть, от завывающих воплей, рикошетирующих от сцены. — А стриптиза у них нет? Ты почему сюда так много ходишь?
170 
