очень нудно 
37 
Они подходят к стойке, и бармен — который наблюдал за концертом со своего места около телефона, — обращается сначала к Эмили, говорит по-венгерски что-то быстрое и неразборчивое. Она делает непонимающее лицо и жмет плечами.
— Нем беселек мадьяруль, — смеясь, смешно выговаривает она с сильным среднеамериканским акцентом. Бармен смеется и снова быстро толкует что-то по-венгерски. Эмили снова жмет плечами, улыбаясь, говорит «Sorry» и возвращается к столу.
— Она венгерка, да? — спрашивает бармен у Джона по-английски, на лице смесь недоумения и гнева.
Джон возвращается за столик со стаканами, певица принимает аплодисменты и представляет своих товарищей.
— Бармену показалось, он тебя знает, или кого…
— Надо музыкантам поставить выпивку, а? Это вроде как традиция, и это будет так весело, правда?
Мужчины на первом свидании обычно делают, что им говорят, — через несколько минут Билли снисходительно принимает новый стакан виски знаменитой марки, пианист Кальман присоединяется к Эмили и Джону с «уникумом», а Борис и Юрий, русская ритм-секция, выбирают колу.
— Настоящую колу! Не пепси, да? Настоящую колу. Пожалуйста, — настаивает Борис, а Юрий умоляет: пепси.
Джон опять возвращается от стойки, сжимая букет разнокалиберных сосудов для странных компаньонов. Двое русских мальчишек, поклонников колы, клавишник в дурацком костюме и напоказ политически сознательная джаз-певица окружили его спутницу, и нужно усилие воли, чтобы не бросить стаканы об пол и не спросить, какого дьявола она сидит тут, развлекая этот Нескладный Оркестр, когда они могли бы сейчас выйти в ночную свежесть, целоваться под звездами, танцевать на берегу реки, планировать жизнь и будущее, в котором они… Но она сидит и слушает, как эта сумасшедшая толкует про мизогинию джаза, За ужином она вот так слушала меня, а теперь от меня ускользает. Она умеет так запросто включаться и отключаться. Как легко она сошлась с этой группой. Как мне перепрыгнуть через это, чем бы оно ни было, и оказаться по ту сторону, сидеть рядом с ней без всяких мыслей, кроме этой? Это моя вина. Мне чего-то не хватает, иначе я был бы там без всяких мыслей, как она, по ту сторону чего бы то ни было. И вот все кончено, мы устали, да, приятно было познакомиться, тоже, нам правда понравилась ваша музыка, абсолютно, да, здорово. Ну что? Идем к выходу, глоток летней ночи, и, едва заметив ее, такси вырастает прямо из земли и открывается, чтобы ее принять. Да, я тоже провел хороший вечер, отлично. Ну, увижу тебя на празднике Четвертого июля, понимаю, ты будешь работать, но у нас там будет случай поболтать, здорово, без проблем, нет, пожалуйста, я тоже повеселился, и не благодари меня, миг нерешительности, потом щека. И конец. Все так же по эту сторону чего бы то ни было.
Джон приваливается к фонарному столбу у входа в шумный клуб и закуривает, а ее такси растворяется в потоке огней и исчезает в направлении Буды.
Сцена, липкая от штампов: молодой человек приваливается к столбу, выпуская в ночь сигаретный дым Музыка выплескивается вместе с клином света из открытой двери джаз-клуба и вползает к человеку в желтый круг под фонарем, а он провожает взглядом удаляющееся такси с женщиной, которая заставила его сердце биться чаще, но к своему ключа еще не дала.
Осознание накатывает быстрыми и безжалостными волнами: сначала Джон принял эту стандартную позу у фонаря без всякой задней мысли, как естественное физическое выражение его тоски и жажды и пустых стараний, но не успел и спичкой чиркнуть, как понял, что делает и как выглядит. Лишь только первая лоза дыма завилась вокруг столба к фонарю, и само движение Джона — изгиб его колена — уже принадлежит частному детективу, по горло сытому приключениями, или бедному влюбленному шансонье с обложки «Музыки для одиноких ночей». Джон — это самый совершенный концентрат пятидесяти лет образов любви, утраты, одиночества и отвращения к себе, работы непревзойденно и искусно циничного рекламиста. И даже его возмущенное хрюканье — не успевает оно затихнуть, а Джон это уже понимает, — звучит в точности как бурчание соглядатая по найму на вероломство баб или выстраданное убеждение Боги,[27] что война всех делает дураками, или изумление шансонье, которому опять не повезло в любви, ах ах, опять не повезло в любви. И тут же на Джона проливается наконец успокоительный бальзам иронии: раз даже его непроизвольное хрюканье возмутительно и автоматически неискренне, остается только смеяться Как перед портновским тройным зеркалом, Джон видит, как глупо видеть, как это все глупо, и радуется приятно бесстрастной и бесконечно убывающей радостью, которую устроил себе за свой же счет. Только сейчас он теряет из виду ее такси, растворившееся в потоке (где-то в глубине души ошарашенный тем, что оно вообще может смешаться, что оно не отмечено каким-нибудь фосфоресцирующим свечением).
37 
