Плачь обо мне, ива

Вы любите ивы? Я — очень. Одну иву я даже посадил у себя в саду. Иногда — под настроение — приношу из дома стул и сижу под ней, с удовольствием читаю книжку. Зимой-то, понятно, холодно, но весной и в начале лета, когда узкие зеленые листья колышатся, шелестят на ветру, это очень приятно.

Ива — дерево бодрое, энергичное. Не успеваешь оглянуться, как она разрастается во все стороны, поэтому время от времени к нам в сад приходит садовник стричь мою иву. Дерево после стрижки выглядит посвежевшим, совсем как человек. Ветки становятся легче, и их движения вслед каждому порыву ветра напоминают девичьи танцы — без устали, день напролет. Взметнулись, опали нежной волной, закружились. Ветки у ивы тонкие, изящные, но недаром говорят: «Ива и под снегом не ломается». Гибкая, мягкая — она, как ни удивительно, гораздо более вынослива, чем какое-нибудь крепкое, неизящное дерево.

Есть такая старая американская песня «Плачь обо мне, ива» («Willow Weep for Me»). Ее совершенно гениально исполняла в свое время Билли Холидэй. Герой песни, потеряв любимого человека, жалуется на свою судьбу иве, растущей у реки. Почему, спросите вы, он обращается именно к ней? С чего бы вдруг иве о ком-то плакать? Но это как раз легко объяснить, ведь по-английски иву называют «плакучей» (weeping willow). И не только иву, но и другие деревья с тонкими и гибкими, ниспадающими ветвями. У англоговорящих ива ассоциируется с грустью, для них она «стонет и рыдает». А японцев ива наводит на мысль о присвистывающих и пришептывающих привидениях. Такая вот разница восприятия одной и той же вещи представителями разных культур.

Но сказать, что американцы и англичане совершенно не чувствуют потусторонности, присущей иве, все-таки нельзя. Среди произведений Элджернона Блэквуда ^[67], например, есть рассказ «Ивы». Это самый настоящий мистический триллер. В рассказе два молодых человека сплавляются на лодке по Дунаю. В пути они останавливаются на ночевку на песчаном пляже маленького, заросшего ивами островка. Несколькими часами позже ивы оживают и нападают на них. В пугающем сумраке ночи, полном шуршания и шепота листьев, ивы подбираются все ближе и ближе, круг вот-вот сомкнётся… Этот рассказ (или, скорее, короткая повесть) слегка архаичен, повествование ведется неспешно, но, пока читаешь строку за строкой, тебя вдруг охватывает непреодолимый ужас. Начинаешь физически ощущать эту непонятную силу, таящуюся в ивах, оживляющую и почти очеловечивающую их.

В старые времена китайские женщины, расставаясь с любимым, в момент прощания передавали ему согнутую ветку ивы. Гибкую ивовую ветку сломать нелегко, она в конце концов распрямляется, возвращается в свое исходное состояние. Покинутая женщина надеялась, что ее любовник тоже в конце концов вернется к ней. Это очень романтичная и потому хорошая история.

Каждый раз, когда я приезжаю на синкансэне ^[68] в Нагоя ^[69], я невольно начинаю насвистывать мелодию «Плачь обо мне, ива». А все потому, что на этой станции я всегда покупаю рисовую пастилу «уиро» ^[70]. Что поделаешь? Никак не могу удержаться от поверхностных каламбуров.

Весы

Вы любите весы?

Вот я спросил, а вы, наверное, подумали: «Весы — это же просто устройство для определения веса. При чем здесь „люблю — не люблю“?» И не только вы — так думает большинство людей. Впрочем, есть и другой подход: «Всегда, когда взвешиваюсь, я расстраиваюсь. Ненавижу эти весы!» И это, конечно же, несправедливо по отношению к весам, и я им от всего сердца сочувствую.

Признаюсь, я весы люблю. У меня их было несколько, и я никогда с ними не ссорился. Они молча проживали в ванной: стояли себе тихонечко в уголке и, только когда я их оттуда вытаскивал и вставал на них, чтобы взвеситься, издавали какой-нибудь звук, скажем «о-о-о» или «а-а-а». А потом я их снова задвигал в угол. И они мужественно и терпеливо все это сносили.

  32