97 
Гости просидели у них более получаса, а когда встали и начали прощаться, мистер Дарси попросил сестру вместе с ним выразить их желание, чтобы мистер и миссис Гардинеры и мисс Беннет отобедали бы у них в Пемберли, прежде чем покинут Лэмтон. Мисс Дарси, хотя и с некоторой робостью, выдававшей, как мало ей было это привычно, с большой охотой поддержала его приглашение. Миссис Гардинер посмотрела на племянницу, желая узнать, склонна ли Элизабет, которой это приглашение касалось больше всех, принять его, однако Элизабет чуть отвернулась. Рассудив, что это нарочитое молчание больше свидетельствует о внезапном смущении, чем о желании отказаться, и видя, что ее супруг, любящий общество, готов принять его с радостью, она ответила согласием за всех троих, и обед был назначен на послезавтра.
Бингли выразил большую радость, что снова увидит Элизабет — ему надо еще столько сказать ей и подробно расспросить ее о всех их хартфордширских друзьях. Элизабет заключила, что он надеется узнать что-нибудь о Джейн, и была на седьмом небе. По этой причине, а также по некоторым другим она, когда гости удалились, могла вспоминать об их визите с удовольствием, хотя, пока он продолжался, ей было скорее не по себе. Теперь ей хотелось поскорее остаться одной, она боялась расспросов или намеков дяди с тетушкой и поэтому, едва узнав, что Бингли произвел на них самое благоприятное впечатление, поспешила в свою комнату переодеться.
Однако она совершенно напрасно опасалась любопытства мистера и миссис Гардинеров, они вовсе не собирались искать ее откровенности. Было очевидно, что она знакома с мистером Дарси гораздо ближе, чем им казалось прежде. Несомненным было и то, что он пылко в нее влюблен. Все это возбуждало их интерес, но не давало им права ее расспрашивать.
Теперь им было важно думать о мистере Дарси хорошо, и в той мере, в какой они успели его узнать, никаких недостатков они в нем не находили. Их не могла не подкупить его любезность, и, если бы они описали его характер, полагаясь только на собственное впечатление и рассказы экономки, в Хартфордшире никто из тех, кому он был известен, не догадался бы, что речь идет о мистере Дарси. Однако теперь у них была причина поверить миссис Рейнольдс, и вскоре они пришли к выводу, что свидетельство экономки, которая знала его с четырехлетнего возраста, а сама выглядела весьма почтенной женщиной, не следует отвергать слишком поспешно. Да и их лэмтонским друзьям не было известно ничего, что могло бы опровергнуть ее похвалы хоть в чем-то существенном. Обвинить его, они могли лишь в гордости. Возможно, он был горд, а если нет, то обыватели рыночного городка, с которыми его семья не поддерживала знакомства, конечно, приписали бы ему это качество. Однако никто не отрицал, что он очень щедр и много помогает беднякам.
Что касается Уикхема, наши путешественники вскоре убедились, что о нем тут высокого мнения не придерживаются; и хотя никто толком не знал, почему он рассорился с сыном своего благодетеля, всем было известно, что он покинул Дербишир, оставив после себя много долгов, которые затем уплатил мистер Дарси.
Элизабет же в этот вечер думала о Пемберли много больше, чем в предыдущий, и, хотя он длился словно бы очень долго, она все равно так и не сумела разобраться в своих чувствах к одному из обитателей этого поместья и еще целых два часа лежала без сна, стараясь их понять. Бесспорно, она его не ненавидела. Нет, ненависть исчезла уже давно, и почти такой же срок она стыдилась того, что хотя бы какое-то время испытывала к нему неприязнь, которую можно было счесть ненавистью. Уважение, рожденное признанием его высоких достоинств, хотя вначале и весьма неохотное, уже некоторое время не возмущало другие ее чувства, а теперь и вовсе перешло в нечто более дружеское благодаря полученным накануне убедительнейшим свидетельствам в его пользу, которые представили его характер в столь благоприятном свете. Но даже сильнее всего этого, сильнее уважения, сильнее признания его достоинств в ней говорило еще одно чувство, которое она не могла отвергнуть. Это была благодарность — благодарность не просто за то, что он прежде любил ее, но за то, что и сейчас продолжал любить настолько, что простил сердитое возмущение и язвительность, с какой она ему отказала, и все несправедливые обвинения, сопровождавшие ее отказ. Она не сомневалась, что он будет стараться избегать ее, как злейшего врага, а он во время их случайной встречи, казалось, стремился во что бы то ни стало поддержать их знакомство и без неподобающего изъявления своих чувств в том, что касалось их одних или странностей в манере держаться, постарался заслужить доброе мнение ее родных и настоял на том, чтобы познакомить ее со своей сестрой. Такая перемена в столь гордом человеке вызывала не только изумление, но, и благодарность — за любовь, пылкую любовь, ибо ничто другое не заставило бы его стать другим. Вот почему впечатление, которое произвела на нее эта перемена, оказалось самым благотворным, и ей хотелось сохранить это новое чувство, хотя оно не вполне поддавалось определению. Она уважала его, ценила его достоинства, искренне желала ему счастья. И не знала, лишь, в какой мере ей хотелось бы, чтобы счастье это зависело от нее, и насколько она посодействует счастью их обоих, если воспользуется властью, которой, мнилось ей, она еще обладает над ним, и поощрит его возобновить свои ухаживания.
97 
