Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
130 
Он сообщил, что соглашение с цензовиками тем временем сорвано, всё испортил Соколов: он всё это время где-то писал и принёс Милюкову декларацию, и она призывала не то что к примирению, но была против офицеров погромная.
Гиммер с Нахамкисом рванулись выручать – Керенский схватил их обоих за руки и, опять зажигаясь, выговаривал, что так вести дела нельзя, каждый сам по себе, каждая партия сама по себе, никакого твёрдого руководства, а солдатчина отовсюду прёт – и нет сил её удержать. Вот сейчас начнётся утро – и повалят новые толпы, и депутации и делегации, неизвестно зачем, только связать руки, не давать работать. А там, по периферии, будут разливаться погромы, убийства, и придёт конец всякой революции.
Нахамкис успокаивал его, не впадать в панику, на самом деле не так страшно, и от Совета власть не вырвется. Не вырвется!
Пошли дальше без Керенского, встретили Соколова. Он шёл к ним и был смущён. Он думал обрадовать всех своей декларацией, а на самом деле перепугал. Но он так же легко отказывался, как и взялся писать.
Где-то в промежуточной комнате стали читать его декларацию и от души посмеялись. Она была полна беспощадным бичеванием офицерства – какие они мерзавцы, крепостники, реакционеры, приспешники старого режима, гасители свободы, – весьма верная социальная физиономия! А в конце коротко добавлялось, что тем не менее убивать их не надо.
Думцы, конечно, взорвались от гнева – но, если разобраться, по сути Соколов был прав: разве поймёт нас революционная армия, если мы уклонимся от квалификации социального значения офицерства?
Однако, что же всё-таки делать?
А теперь Милюков – сам пишет! – доложил Соколов.
Как? Милюков пишет декларацию Совета? Ну, это умилительно, это надо посмотреть. Пошли, у меня тоже несколько фраз есть, а больше голова не работает уже.
– Милюков тоже говорит, что уже голова не работает, скоро будет светать, отложим на завтра.
303
Гучков, хоть и в штатской меховой шубе, вошёл в думский кабинет поступью полководца. Здесь были все распростёртые или размяклые, осовелые, самый выносливый Милюков и тот уже сильно одурел за столиком, все были без воздуха, вялые, – Гучков свежий, с мороза.
Невысокий, коренастый, остановился вскоре после двери на пустом пространстве, протёр запотевшее пенсне, осмотрел, кого здесь нет (из думского комитета не было, к счастью, ни вертуна Керенского, ни селёдки Чхеидзе), и спросил, довольно грозно, – всех вообще, но главным образом своего извечного врага, бодрствующего Милюкова:
– Что ж, отдаёте армию на разбой, на разлом? И сами думаете удержаться? Да полетите вверх тормашками! Сколько уже уступок вы дали по армии? Что ж это будет за правительство? – игрушка совета рабочих депутатов? Я в таком правительстве участвовать отказываюсь!
(Он и правда готов был отказаться, предпочитая стать членом регентского совета, а потом президентом России).
Несмутимый Милюков опешил: он понял так, что Гучков говорит об их достигнутом соглашении с Советом, и поразился, откуда Гучков, ещё не раздевшись, едва вступя в Таврический, уже всё знал? Но и не мог Милюков сшибиться внезапным толчком со своей отстоенной за вечер позиции, он гордился проведенными переговорами и что держал Совет в примирительном настроении:
– Вы, Александр Иваныч, подвергаете нашу позицию – детрактации. А мы армию отдать никак не думаем. Напротив, пункты об армии сформулированы весьма удовлетворительно для нас.
Гучков (шапка в руке, а сам в шубе) схмурил брови над пенсне:
– Какие ещё пункты?
И тут выяснилось: он – о своём запрещённом воззвании к армии, – запрещённом? Чьею властью? Совета?
А Милюков и думать забыл об этом воззвании, он уступил его как малозначное, стоило ли портить отношения с Советом по второстепенному вопросу, когда достигалось такое важное общее соглашение!
Соглашение?! Где оно?
Гучков резким движением сбросил шубу на пустой стол, а сам быстро сел через стол против Милюкова. Он вёл себя энергично по-дневному, а не как в 4 часа ночи.
Как раз на тот стул он сел, где сидел перед этим Нахамкис, барственно улыбаясь на возражения кадетского лидера.
И новой оппозицией через стол Гучков представил Милюкову его достигнутый проект в новом и неприглядном свете.
Он хотел прочесть своими глазами, но это были малоразборчивые наброски Милюкова, списанные с бумажки советских, и пришлось читать Павлу Николаевичу вслух.
130 
