Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
177 
Да! ведь ему надо будет царствовать!…
Завтракали без приглашённых.
Догадывалась ли свита, какой встал вопрос? слышали что? волновались? – на обряде принятия еды это не отразилось.
А сразу после завтрака Государь, одетый в любимый тёмно-серый кавказский бешмет с погонами пластунского батальона и своими полковничьими звёздами, перепоясанный тонким тёмным ремешком с серебряною пряжкой и кинжалом в серебряных ножнах, в костюме воинственном, а с душою опавшей, принял в зелёном вагонном салоне, где стояло пианино, трёх генералов, – трёх даже не по старшинству на Северном фронте, третьим зачем-то привели начальника снабжения.
Государь пригласил их сидеть и курить. Рузский сел, закурил, а те двое остались стоять, настораживая. Рузский механически-размеренным голосом доложил некоторые дневные сведения, о ходе отзыва войск, посылавшихся на Петроград. А потом положил перед Государем расклеенную ленту от Алексеева.
Государь принял с волнением, жарко стало в предлокотьях.
…Всеподданнейше представляю вашему императорскому…
А дальше сразу – ответ Николаши.
В этот раз – всё доходило до сознания, всё остро впитывалось.
…Алексеев сообщил… небывало роковую обстановку и просит поддержать его мнение… принятие сверхмеры…
Поддержать его мнение…
И – как верноподданный, по долгу присяги, по духу присяги Николаша коленопреклонённо молил: спасти Россию! Осенив себя крестным знамением, передать трон наследнику. Как никогда в жизни и с особо горячею молитвою…
Нет, отчего же «как никогда»? Один раз уже это было, в октябре Пятого.
И – потерял Николай всё волнение. И даже – потерял интерес читать.
Он уже понял.
Так же и Брусилова всеподданнейшая просьба была основана на преданности царскому престолу: отказаться от него в пользу наследника, без чего Россия пропадёт. Другого исхода нет , и необходимо спешить, дабы не повлечь неисчислимые катастрофические последствия.
Ещё – Эверт. В общем то же. Средств прекратить революцию в столицах – нет никаких. Не находя иного исхода и безгранично преданный Вашему Величеству, умолял во спасение родины и династии принять предложение династии…
И как быстро пришли все телеграммы. И как они единогласны.
И ведь все трое они были главнокомандующие, и все трое – генерал-адъютанты, то есть из генералов самые приближенные, обласканные, сердечно доверенные, с императорскими вензелями на погонах.
И – все говорили согласно.
Это единство их всех – потрясло Государя.
Значит: Божья воля.
И только добрый Алексеев так тепло прибавил от себя. Не настаивал, не указывал, что именно делать. А – принять решение, которое внушит Господь, к мирному благополучному исходу. По-христиански.
Этот мягкий конец Алексеева примирял с жестоким генеральским документом..
А перед лицом был – вот, Рузский. Утроенный для убедительности широколицым Даниловым-чёрным, с сильной проседью, с безмысло упёртым взглядом, и генералом по снабжению Савичем.
И все трое, один за другим, они отрапортовали своё жестокое: обстановка по-видимому не допускает иного решения… Потеря каждой минуты может стать роковой для существования России…
И не могли ж они все-все-все ошибаться, а только Государь один думать верно?
Армия, своя Армия – ведь не может оказаться против своей власти! Если вот вся Армия – отступалась, уходила из-под рук – значит…
Что значило теперь – отказаться, упереться? Это значило вызвать кровавую междуусобицу, да в разгар внешней войны. Разве он хотел ещё такой беды своему народу?
Нет, только не гражданская война!
И вообще удержать армию подальше от политики. Довольно уже, что втянули главнокомандующих.
Для блага России… Для удержания армии в спокойствии… Для конечной победы.
Вот и Родзянко говорит: ненависть к династии дошла до крайних пределов – но весь народ полон решимости довести войну до конца.
Они – этого хотят. Все хотят – именно этого. И только для этого – нужно внутреннее умиротворение.
Так эта цель – стоила того! Благу России – с каким же сердцем противостоять? Да ведь он и царь – народный, для блага благопослушного народа. Того чудесного народа, стоявшего коленно на Дворцовой площади в открытье войны. Или ликовавшего в Новгороде при приезде императрицы.
177 
