очень нудно 
179 
— Ну, как делишки, Олег?
Он опёрся о стол ровными длинными руками, свесил чёрную лохму:
— Лейкоцитов две тысячи восемьсот. Рентгена второй день не дают. Завтра выписываюсь.
— Уже завтра? — порхнула она золотенькими ресницами. — Ну, счастливо! Поздравляю!
— Да есть ли с чем?..
— Вы неблагодарный! — покачала Зоя головой. — Ну-ка вспомните хорошо ваш первый день здесь, на площадке! Вы — думали жить больше недели?
Тоже правда.
Да нет, она славная девчёнка, Зойка: весёлая, работящая, искренняя, что думает — то и говорит. Если выкинуть эту неловкость между ними, будто они друг друга обманули, если начать с чистого места — что мешает им быть друзьями?
— Вот так, — улыбнулся он.
— Вот так, — улыбнулась она.
О мулинэ больше не напоминала.
Вот и всё. Четыре раза в неделю она будет тут дежурить. Зубрить учебники. Редко вышивать. А там, в городе — с кем-то стоять в тени после танцев.
Нельзя же сердиться на неё за то, что ей двадцать три года и она здорова до последней клеточки и кровинки.
— Счастливо! — сказал он без всякой обиды.
И уже пошёл. Вдруг с той же лёгкостью и простотой она окликнула:
— Алё, Олег!
Он обернулся.
— Вам, может, переночевать будет негде? Запишите мой адрес.
(Как? И она?)
Олег смотрел недоуменно. Понять это — было выше его разумения.
— Очень удобно, около самой трамвайной остановки. Мы с бабушкой вдвоём, но и комнатушки две.
— Спасибо большое, — растерянно принял он клочок бумажки. — Ну, вряд ли… Ну, как придётся…
— Ну, вдруг? — улыбалась она.
В общем, в тайге б он легче разобрался, чем среди женщин.
Ступил он ещё два шага и увидел Сибгатова, тоскливо лежащего на спине на твёрдом щите в своём затхлом углу вестибюля. Даже в сегодняшний буйно-солнечный день сюда попадали только десятые отражения.
Смотрел Сибгатов в потолок, в потолок.
Похужел он за эти два месяца.
Костоглотов присел к нему на край щита.
— Шараф! Ходят слухи упорные: всю ссылку распустят. И — спец, и — адм.
Шараф головы к Олегу не повернул, глаза только, одни. И как будто ничего не принял, кроме звука голоса.
— Слышишь? И вас, и нас. Точно говорят.
А он — не понимал.
— Не веришь?.. Домой поедешь?
Увёл Сибгатов глаза на свой потолок. Растворил безучастные губы:
— Мне — раньше надо было.
Олег положил ему руку на руку, а та была на груди, как у мертвеца.
Мимо них бойко проскочила в палату Нэлля:
— Тут у вас тарелочков не осталось? — и оглянулась: — Э, чубатый! А ты чего не обедаешь? А ну, тарелки освобождай, ждать тебя?
Вот это да! — Пропустил Костоглотов обед и даже не заметил. Домотало его! Только одного он не понял:
— Тебе-то что?
— Как что? Я — раздатчица теперь! — объявила гордо Нэлля. — Халат, видишь, чистый какой?
Поднялся Олег — пойти похлебать свой последний больничный обед. Вкрадчивый, невидимый и беззвучный, выжег в нём рентген всякий аппетит. Но по арестантскому кодексу невозможно было оставить в миске.
— Давай, давай, управляйся быстро! — командовала Нэлля.
Не только халат, — у неё по-новому были и локоны закручены.
— Во ты какая теперь! — удивлялся Костоглотов.
— А то! Дура я за триста пятьдесят по полу елозить! Да ещё и не подкормишься…
34
Потяжелей немного
Как, наверно, у старика, пережившего сверстников, бывает тоскливая незаполненность — „пора, пора уходить и мне“, так и Костоглотову в этот вечер в палате уже не жилось, хотя койки были все заполнены, и люди — всё люди, и заново поднимались как новые те же вопросы: рак или не рак? излечивают или нет? и какие другие средства помогают?
К концу дня последний ушёл Вадим: привезли золото, и его перевели в радиологическую палату.
Только и осталось Олегу пересматривать кровати и вспоминать, кто тут лежал с самого начала и сколько из них умерло. Получалось, что и умерло как будто немного.
Так душно было в палате и так тепло снаружи, что Костоглотов лёг спать с приоткрытым окном. Воздух весны переваливал на него через подоконник. Весеннее оживление слышалось и из маленьких двориков старых домишек, которые теснились вприлепку к стене медгородка с той стороны. Жизнь этих двориков через кирпичную стену городка не была видна, но сейчас хорошо слышались то хлопанье дверей, то крик на детей, то пьяный зык, то гнусавая патефонная пластинка, а уже поздно после отбоя донёсся женский сильный низкий голос, выводивший врастяжку, то ли с надрывом, то ли с удовольствием:
179 
