очень нудно 
44 
Он уже ждал её, книжку синюю сбросив рядом. С широкой головой, с непомерно утолщённой, обинтованной шеей и в плечах широкий, а с ногами поджатыми, он полусидел в кровати каким-то неправдоподобным коротышкой. Он смотрел на неё исподлобья, ожидая удара.
Она облокотилась о спинку его кровати и два пальца держала у губ, как бы курила.
— Ну, как настроение, Поддуев?
Только и было болтать, что о настроении! Ей поговорить и уйти, ей номер отбыть.
— Резать — надоело, — высказал Ефрем.
Она подняла бровь, будто удивилась, что резать — может надоесть.
Ничего не говорила.
И он уже сказал довольно.
Они молчали, как в размолвке. Как перед разлукой.
— Ведь опять же по тому месту? — даже не спросил, а сам сказал Ефрем.
(Он хотел выразить: как же вы раньше резали? Что ж вы думали? Но никогда не щадивший никаких начальников, всем лепивший в лицо, Евгению Устиновну он поберёг. Пусть сама догадается.)
— Рядышком, — отличила она.
(Что ж говорить тебе, горемыка, что рак языка — это не рак нижней губы? Подчелюстные узлы уберёшь, а вдруг оказывается, что затронуты глубинные лимфопути. Этого нельзя было резать раньше).
Крякнул Ефрем, как потянувши не в силу.
— Не надо. Ничего не надо.
Да она что-то и не уговаривала.
— Не хочу резать. Ничего больше не хочу.
Она смотрела и молчала.
— Выписывайте!
Смотрела она в его рыжие глаза, после многого страха перешагнувшие в бесстрашие, и тоже думала: зачем? Зачем его мучить, если нож не успевал за метастазами?
— В понедельник, Поддуев, размотаем — посмотрим. Хорошо?
(Он требовал выписывать, но как ещё надеялся, что она скажет: — „Ты с ума сошёл, Поддуев? Что значит выписывать? Мы тебя лечить будем! Мы вылечим тебя!..“ А она — соглашалась. Значит, мертвяк.)
Он сделал движение всем туловищем, означавшее кивок. Ведь головой отдельно он не мог кивнуть.
И она прошла к Прошке. Тот встал ей навстречу и улыбался. Ничуть его не осматривая, она спросила:
— Ну, как вы себя чувствуете?
— Та гарно, — ещё шире улыбнулся Прошка. — О ци таблетки мэни допом о глы.
Он показал флакончик с поливитаминами. Он уж не знал, как её лучше удобрить? Как уговорить её, чтоб она не задумала резать!
Она кивнула таблеткам. Протянула руку к левой стороне его груди:
— А тут? Покалывает?
— Та трохи е .
Она ещё кивнула:
— Сегодня выписываем вас.
Вот когда обрадовался Прошка! Так и полезли в гору чёрные брови:
— Та шо вы?! А операции — нэ будэ, ни?
Она качала головой, бледно улыбаясь.
Неделю его щупали, загоняли в рентген четыре раза, то сажали, то клали, то поднимали, водили к каким-то старикам в белых халатах — уж он ожидал себе лихой хворобы — и вдруг отпускали без операции!
— Так я здоров?!
— Не совсем.
— О ци таблетки дуже гарны, га? — Чёрные глаза его сверкали пониманием и благодарностью. Ему приятно было, что своим лёгким исходом он радует и её.
— Такие таблетки будете сами в аптеках покупать. А я вам ещё пропишу, тоже попьёте. — И повернула голову к сестре: — Аскорбиновую.
Мария строго наклонила голову и записала в тетрадь.
— Только точно три раза в день, точно! Это важно! — внушала Евгения Устиновна. (Внушение было важней самого лекарства). — И придётся вам поберечься! Вам не надо быстро ходить. Не надо поднимать тяжёлого. Если наклоняться — то осторожно.
Прошка рассмеялся, довольный, что и она не все на свете понимает.
— Як то — важк о го нэ подымать? Я — тракторист.
— А вы сейчас пока работать не будете.
— А чого ж? По бюлетн ю ?
— Нет. Вы сейчас по нашей справке получите инвалидность.
— Инвалидность? — Прошка диковато на неё посмотрел. — Та на якэ мини лыхо инвалидность? Як я на ни жить буду? Я ще молодый, я робыть хочу.
Он выставил свои здоровые с грубоватыми пальцами руки, просящиеся в работу.
Но это не убедило Евгению Устиновну.
— Вы в перевязочную спуст и тесь через полчаса. Будет готова справка, и я вам объясню.
Она вышла, и негнущаяся худая Мария вышла за ней.
И сразу в палате заговорили в несколько глоток. Прошка — об этой инвалидности, на кой она, обговорить с хлопцами, но другие толковали о Федерау. Это разительно было для всех: вот чистая, белая, ровная шея, ничего не болит — и операция!
44 
